Татьяна Патрикова - Драконьи грезы разужного цвета

— Тсс, — прошептал он ему в волосы на затылке, кажущиеся под губами куда мягче, чем под руками. — Все хорошо. Если тебе еще захочется, можем и повторить чуть попозже.

— Обещаешь?

— Да.

Они подтянули подушки повыше и устроились как когда-то в гостях у цыганской баронессы, Ставрас почти сидя и опираясь на изголовье, а Шельм у него на животе, прижимаясь щекой и скользя ладонью по груди, совершенно бездумно, неосознанно. Ему хотелось улыбаться, и он улыбался. А лекарь, как и прежде, перебирал пальцами его волосы и в глубине его глаз танцевали искорки. Он никогда не думал, что у него, дракона, умудренного опытом, прожившего более чем длинную даже по драконьим меркам жизнь, нечто столь простое и естественное для людей, может вызвать такой невыразимый восторг.

— Теперь ты мой, — произнес он, глядя в пустоту. — Полностью и абсолютно.

— А ты мой, — отозвался Шельм, зевнул и подтянулся выше, обхватывая его рукой за шею. — Только знаешь, что я тебе скажу? — тоном заговорщика прошептал он ему на ухо.

— М?

— Ты обещал, что мы повторим.

— Нам завтра рано вставать.

— Выспимся за пару часов до рассвета на Вересковой Пустоши.

— Ты что же, всю жизнь так жить собираешься?

— Как?

— Жить здесь, а спать где придется?

— Знаешь, где придется, меня не устроит, только с тобой.

— Учту.

21.

На Вересковой Пустоши Ставрас предпочитал спать в драконьем облике, проснувшись и Шельма под боком не обнаружив, поднялся, разминая лапы, и стал оглядываться по сторонам. Шут нашелся чуть в отдалении, там, где заливной луг заканчивался и начинался очередной вересковый курган.

Он лежал на спине, подложив под голову руки, с травинкой во рту и смотрел на небо. В этой части Пустоши его голубизна начинала уже меркнуть, сливаясь с общей серой мутью, всегда нависающей над вересковыми холмами. И только над лугами, что остались от исчезнувших холмов, небо всегда было голубым и ясным, согревало землю, цветы и травы на ней теплое, почти ласковое солнце. Шельм не спал. Ставрас, так и оставшись драконом, подошел к нему и лег рядом, сминая мощным телом вереск, который снова поднимется, как только они покинут этот мир.

"О чем ты думаешь?", спросил он в мыслях, говорить вслух не хотелось.

"О тебе", шут едва заметно улыбнулся. Перевернулся на бок, подложив под щеку локоть, и посмотрел на своего дракона из-под опущенных ресниц.

"Хм, а подробнее?"

"Мы ведь полетим отдельно от родителей и Гини с Муром, да?"

"Да, мы как раз обсуждали это вчера с твоим отцом и Палтусом, пока вы с Веровеком Сапфира с Руби гадостям всяким учили".

"С чего это гадостям?", возмутился Шельм.

"А чему вы двое еще могли бы их научить?", философски отозвался Ставрас, но не дал шуту возможности развить тему: "Байрон сказал, что будет лучше, если он всех морально хоть чуть-чуть подготовит, а потом появишься ты".

"Да, я тоже так думаю", отозвался Шельм и надолго замолчал.

Дракон лежал, лежал на брюхе, потом ему надоело и он перевернулся на бок, подперев голову лапой, и тем самым привлек внимание Шельма.

— Ну, ничего себе! — воскликнул тот, глядя на него во все глаза.

— Что такое? — усмехнулся Ставрас.

— Не знал, что тебе может быть удобно так лежать. Прямо, как человек, какой.

— Ну, ты еще многого про меня не знаешь, — объявил Ставрас и весь вытянулся на земле от шеи до хвоста и задних лап. Шельм засмотрелся. — Нравлюсь?

— Нравишься, — не стал лукавить шут и подобрался поближе, прижавшись щекой к теплому, чешуйчатому боку, вздохнул. — Тогда можно тебя попросить?

— О чем? — Ставрас насторожился и даже голову к нему повернул, вытягивая шею.

— Я бы хотел… — Шельм запнулся, прикрыл глаза на секунду, выдохнул и все же произнес: — Хотел бы побывать на могиле сестры, пока они торжественную встречу Вольто там готовить будут. Ты… пойдешь туда со мной?

— Вот скажи, — перевернувшись на спину, что в драконьем виде было зрелищем не для слабонервных (осталось только, как собачонка хвостиком повилять), вопросил Ставрас. — Тебе не стыдно спрашивать о таком?

— Не-а, — наконец, улыбнувшись, отозвался шут, прикинул расстояние от чешуйчатого бока до живота, понял, что не дотянется, и снова вздохнул. Все-таки Ставрас в драконьем обличие был крайне неудобен для проявления нежных чувств, однозначно.

— А если покусаю? — задумчиво пригрозил дракон.

— Вернемся в спальню? — провокационно предложил расшалившийся Шельм, у которого словно камень с души упал и даже море стало по колено.

— Не дождешься!

— А ты, между прочим, обещал повторить, теперь отказываешься?

— А не боишься меня пожилого и немощного до смерти заездить?

— О! Да, тебя на троих таких, как я, хватит и еще останется.

— Ну, и как мне теперь сдерживать твои аппетиты, а?

— Да, не надо ничего сдерживать, — неожиданно посерьезнел Шельм и потерся щекой о его чешую. — Просто будь со мной. А то мне все кажется, что ты куда-нибудь исчезнешь.

— Куда я денусь от кровной клятвы?

— От клятвы и все?

— И от тебя. Кстати, что ты сказал о нас матери, она ведь спрашивала?

— Правду. Я не мог ей врать, да и к тому же, зачем?

— И как она отнеслась к этому?

— К тому, что род Икуф я продолжать не стану?

— Знаешь, я думаю, что тебе все же стоит повременить с такими радикальными решениями.

— То есть, ты предлагаешь, чтобы я любил тебя, но при этом как твой Август делал детишек с какой-нибудь барышней? — Шельм от возмущения даже на ноги встал и отошел от него подальше.

Ставрас нахмурился, снова перевернулся на живот и повернул к нему голову, внимательно вглядываясь в глаза.

— Ты еще слишком юн, чтобы думать об этом, но когда-нибудь ты поймешь, что нет ничего прекраснее, чем счастье быть отцом.

— А ты-то сам давно это понял? — Шельм готов был разораться от обиды, но вместо крика говорил спокойно и ранил словами глубоко, в самое сердце.

Бронзовый дракон прикрыл глаза, пережидая бурю внутри себя и, открыв вновь, ответил:

— Достаточно давно, чтобы не желать этого для тебя. К тому же, лично мне как существу относительно практичному и вынужденному думать о судьбах мира, не хотелось бы, чтобы ваш род пресекся.

— Он и не пресечется, — сбавил обороты Шельм, осознав, что только сделал ему очень больно, напомнив о брошенных когда-то детях. — У моего отца, между прочим, брат младший есть, и вообще, наш род довольно многочисленный, даже если нашу семью не брать в расчет.

— Знаешь, — произнес Ставрас задумчиво и немного печально. — Я думаю, мы еще вернемся к этому вопросу, — и перевоплотился, шагая к нему вплотную. — И знаешь, мне тоже хочется кое о чем тебя спросить.