Татьяна Патрикова - Драконьи грезы разужного цвета

— Они все живые, — произнес лекарь задумчиво, не спрашивая, уже зная, что это так.

— Да, — кивнул Шельм как-то рассеянно, а потом неожиданно сорвался с места и свернул с вьющейся между камней тропы.

Ставрас удивился, но молча последовал за ним.

Они не сильно уклонились от первоначального маршрута, совсем чуть-чуть. Но в этой части Мраморного Сада не было мрамора, лишь темный, потускневший гранит. Шельм заскользил между камней, словно тень, и вышел к одному, большому, выше человеческого роста. И замер, вглядываясь в глаза живых масок.

— Шельм? — Ставрас шагнул к нему и положил на плечо руку.

Мальчишка-шут вздрогнул, но лекарь лишь сильнее сжал пальцы.

— Это они, — кивнул Шельм в их сторону.

— Бывший Совет Иль Арте? — догадался Ставрас, но Шельм назвал их по-другому.

— Те, кто сказали, что не мне — Арлекину, судить Чуму.

— Ты теперь удовлетворен? — тихо спросил лекарь.

— Что? — Шельм моргнул и обернулся к нему, в глазах застыло непонимание.

— Тогда зачем ты пришел к ним? — насторожившись, уточнил Ставрас.

— Они звали меня… — рассеянно пробормотал шут и неожиданно пошатнулся. Лекарь легко придержал его, помогая устоять на ногах. Шельм закрыл ладонью пол лица, и пробормотал рассеянно, со странными беспомощными нотками в голосе: — Так странно. Я ведь не Палач. А слышу… слышу осужденных.

— Ты — Вольто, — откликнулся Ставрас, взял его за руку и ускорил шаг, уводя за собой шута, все еще находящегося под впечатлением от такого открытия.

И очень скоро их встретил Некрополь. От Мраморной тюрьмы его отделяла живая изгородь из кустов шиповника, с нежно-розовыми цветками, благоухающими приятнее неких роз. Изгородь то и дело прерывалась через равные промежутки, и через нее вовсе не надо было продираться, чтобы войти. Они замедлили шаг и вошли под сень деревьев, служащих масочникам могилами.

— Ты помнишь? — тихо спросил Ставрас, сжимая руку прошедшего вперед Шельма чуть сильней.

Тот не обернулся и ответил без голоса, в мыслях: "Да".

Он действительно четко знал куда идти, и даже если бы не помнил, просто чувствовал, фамильная аллея всегда притягивала тех, кто однажды будет захоронен в её деревьях. Их деревом всегда были липы. Липовая аллея вся в цвету, именно она вот уже много поколений давала пристанище масочникам их рода.

Ставрас не стал спрашивать, почему липа цветет до сих пор, просто осознал, что она в этом странном парке, который по площади им занимаемой, напоминал лес, всегда цветет, как не опадают и не желтеют листья на некоторых аллеях, в то время как на других всегда царит золотая или багряная осень, на третьих лежит снег. Но даже в снегу под каждым деревом цвел тотемный цветок.

Это место походило на сказочный сад. Таинственный и завораживающий своей магией. И магия эта была узнаваема, магия масочников. Драконы давно научились чувствовать её, научились опасаться и не подпускать к себе близко. А масочники с недоверием относились к ним, драконам, ведь столько в прошлом было между ними вражды и крови. Столько крови. Но здесь, в Некрополе, Городе Мертвых, все превращалось в тлен, в дым, даже вековые опасения, даже ставшая давно привычной вражда. Здесь эта когда-то чуждая миру магия не была направлена вовне, о нет, лишь вовнутрь. И только здесь можно было по-настоящему, в полной мере оценить, не как она опасна, а как прекрасна.

Ставрас любовался. А Шельм шел к могиле сестры и у него дрожали руки. Лекарь все еще держал его ладонь и чувствовал эту дрожь, поселившуюся на самых кончиках, неожиданно озябших пальцев. Он старался согреть их своим теплом, но они не согревались. Но он не спешил ни говорить что-либо, ни делать. Он просто шел за ним. Просто был рядом и знал, что не отпустит никогда.

Под липой цвели незабудки, а между ними к самому стволу вела тонкая тропа, опоясывающая незабудковое поле и могучие корни, между которыми и устроились, словно спрятавшись, эти трогательно-голубые цветы. Ставрас остался за пределами круга. А Шельм, легко вытянув пальцы из его ладони, и так и не обернувшись, пошел дальше. Ствол был теплым и шероховатым на ощупь, Шельм погладил его, словно прикасался к живой, нежной плоти, и высоко над его головой там, где прямой ствол расходился ветвями, неожиданно выплыло изнутри, словно вылепленное из тончайшего воска, лицо совсем юной девушки с мягкими чертами. Она была похожа на мать, вот только скулы были чуть острее, и выглядела старше. Она казалась живой. Ставрас даже поначалу не поверил своим глазам, а потом преодолел короткую тропку и подошел к нему со спины. Шельм убрал руку от ствола, отступил назад, наткнулся на Ставраса, который не успел отшатнуться, вздохнул и вжался ему в грудь спиной, запрокидывая голову. Лекарь интуитивно обнял его поперек живота и тоже поднял глаза. Аделаида Незабудкафуки улыбалась им и была прекрасна, и сверху на них смотрели почти такие же голубые, как у Шельма глаза, вот только совершенно мертвые, стеклянные. Но Ставрас готов был поклясться, что улыбки на её губах только что не было. Он хотел спросить Шельма обо всем, но тот сам все прекрасно чувствовал и начал говорить.

— Пусть после смерти остается лишь тело, а душу уносит кто-нибудь из рода нашего Шелеста за пределы этого мира, но все равно какая-то малая часть её остается в теле. Поэтому, здесь на самом деле Деля, часть её, и она радуется за меня… — прошептал шут и поправился: — За нас.

— Это важно для тебя?

— Я счастлив, — отозвался Шельм, но по щеке его сползла слеза.

Ставрас почувствовал, но шут обернулся к нему и прижался губами к губам. В поцелуе промелькнула горечь единственной слезинки и растворилась. Когда они подняли глаза к дереву, лица девушки похороненной в нем уже не было. Но оба знали, что она одобряет.

— Знаешь, её душа осталась в мире, как и души всех масочников, что умерли после твоего рождения.

— Мне хочется верить, что так будет лучше, но, кто знает, куда мы попадали раньше?

— Никто, — согласился Ставрас, и они ушли.

Они возвращались. Над головой светило солнце, а души пропитались запахом липовых цветов, свежести и чая. Руки, казалось, было просто невозможно разомкнуть. И они цеплялись друг за друга, как мальчишки, вместе топающие на речку купаться и рыбу удить. Но на одной из дубовых аллей им преградили путь.

Это был Палач. Ставрас узнал его. А Шельм замер и отпустил его руку, шагая навстречу мужчине, облаченному в узкие брюки, высокие сапоги, выше колен, и простую, белоснежную рубашку с рукавами, расширяющимися книзу, но перетянутыми на запястьях особыми браслетами из черненого серебра с вкраплениями черного агата, не помещенного в серебряную оправу, о нет, а именно вплавленными особой магией в металл. Ставрас слышал о таких браслетах, но узнал не их, а именно масочника, что встал перед ними.