Татьяна Мудрая - Драконий ларец

Татьяна Алексеевна Мудрая

Драконий ларец

Камин в здании напоминал скорее очаг, чем первобытное кострище: ни обугленных брёвен, над которыми при надобности можно было бы подвесить на вертеле матёрого кабана, ни пламени от края до края. Внутри бронзовой решётки, замкнутой кольцом наподобие короны, хватило места лишь для охапки поленьев, впрочем, довольно солидной. Высокий столб рыжего огня поднимается ныне оттуда к сводам обширной ниши и, прежде чем погрузиться в дымоход, бросает блики на стены, выложенные глазурованным кирпичом. Красота и опасность…

У самого огня сидят двое. В кресле с овальной спинкой, похожей на отогнутый наружу лепесток розы, и гнутыми ножками, привставшими на медные копытца, живописно развалился старик. Он как две капли воды напоминает аллегорическое изображение Зимы, сделанное Боровиковским, то же автопортрет самого художника: кудрявая голова, борода в обильных кольцах, голубоватые, как луна за стрельчатым окном, седины. Одна рука, как и на аллегорическом портрете, протянута к огню, другая обвивает талию нимфы, присевшей на бархатный подлокотник и в свою очередь обвившей морщинистую шею гибкими пальчиками.

На этом штрихе кончается сходство с картиной. На этом создании женского пола прерывается вообще вся цепочка подобий.

Ибо великий галантный век с его изысканностью явно осёкся на самой нимфе, которую весьма трудно именовать так даже в переносном смысле и даже будучи сильно под хмельком.

Это девочка-подросток лет тринадцати, чернявая, длинноносая, вёрткая. Вихры на голове будто обкорнали тупым топором, локти и коленки остры как иглы, формы щуплой фигуры не проявились, кисти рук и ступни ног несоразмерно велики по сравнению с остальным телом. Зато в глазах отражаются попеременно пламя камина и лунный свет.

— Не шмыгай, Алатиэль, — говорит старец. — Мне трудно тебя удерживать.

— У меня нос чистый, дедуля, — свободной рукой девочка вытягивает из грудного кармашка платок размером с поле для крикета и торжествующе потрясает им.

На поле явно состоялось не одно сражение, причём кровавое.

— Я имел в виду… хм… тыловую часть, — отвечает дед в духе этого зрелища.

— Задница тоже не шмыгает, — смеётся внучка. — Она ёрзает, как курица на насесте.

— Приказать, чтобы принесли второе кресло?

— Но ты же не захочешь рассказывать при слугах! Не увёртывайся, дед, сегодня это у тебя не пройдёт. Полнолуние, да ещё накануне Дня Побеждающего Солнца…

— Ну разумеется. Самая лучшая ночь для посвящения в семейные тайны. К сожалению, все они имеют смысл для первенцев мужеского полу, а ты у твоих родителей единственная дочь. Ладно, не думаю, чтобы с того случился большой вред. Слушай.

Мы — род не так чтобы известный, но славный и старинный. И вот с моим, если правильно помню, собственным прапрадедом случилась некая история.

— Прапра — и не больше? Ты в самом деле такой древний, дед?

«В самом деле» степень родства обоих выражалась словом, какое трудно было даже произнести без запинки. А уж помнить тем более.

— Ох, древний. Как и положено основателю родового гнезда. Ну, этот мой предшественник увидел как-то в осеннее ненастье женщину, которая промокла насквозь, так что с концов обеих растрёпанных кос стекали ручьи воды и вились ей вослед, точно живые. Подол платья был забрызган грязью, лицо скрыто за мокрыми прядями, но глаза светились сквозь тёмную пелену, точно юные звёзды. Только вот потягивало от женщины дерниной и болотом.

И говорит ей юнец со всей учтивостью — а был бы постарше, так и глянуть побоялся:

— Куда путь держишь, красавица, в этакую непогоду? Или хозяев рассердила, или родичи прогневались и из дому выгнали? Зашла бы ко мне переждать, пока чуток развидняется.

Ответила ему женщина:

— Не выгнали меня — напротив, удержать хотели. Сама ушла. Знатного я рода, озёрного да речного. Не такого захудалого и беспамятного, как твой собственный. Трёх сыновей родила я супругу — один другого краше, хоть и отмечены были кто алым родимым пятном на щеке, кто сухой рукою, кто яростным нравом. Но не мешало им всё это быть горячо любимыми. Три гранитных замка по слову моему для них всех возросли: крепко стоять им на земле до тех пор, пока не падёт на камень слезинка невинно обиженного младенца или слово ложной клятвы. И ещё положила я на мужа моего дорогого зарок, что не должен он за мной подсматривать, когда я по субботам запираюсь, чтобы в бане вымыться. А он подсмотрел.

_ Что же увидел он в ту субботу злосчастную? — спросил юноша.

— Ниже бёдер у меня делается как бы двойной русалочий хвост, — ответила женщина. — Древнее то проклятие и легло на меня оттого, что захотела я вольно ходить по сухой земле и цветы в венки заплетать, что нашему влажному роду не пристало.

— Диковинно всё это, — сказал парень. — Но слова моего не возьму назад. Живу я один и сам себе хозяин, потому как родители мои померли, а старшие братья нанялись на военную службу.

Привёл он женщину к себе в камору. И пережидала она там дождь, град, снег и слякоть до тех пор, пока не настала ей пора родить четвёртого младенца.

И была то прекрасная черноволосая и зеленоглазая девочка, только самые ступни ног были у неё плоские и покрыты как бы мелкими рыбьими чешуйками.

Тогда сказала женщина:

— Вот уж лето скоро, и настаёт мне время снова ходить по траве и собирать цветы, а тебе — грустить обо мне. Дочь мою тебе оставлю: женись на славной девушке и роди с ней сына — погодка и жениха моей красавице. Будет у них много детей и внуков. Это первая моя плата за твою услугу — не так награда, как обуза. Но есть и второй подарок, тоже с хитростью, как всё у меня. Вот, смотри! В дочери — тело моё, в шкатулке — душа.

— Так они с тем пареньком не слюбились? — спрашивает Алатиэль. — Девочка была от прежнего мужчины?

— Умна ты не по возрасту, внука — вот что я тебе скажу.

— Это ты, дед, здесь внутри стен засиделся, — снова смеётся девочка. — Современности не понимаешь. Так что там идёт вторым номером?

— Предсказание. Когда очередной сын-первенец становится на пороге взрослости, он непременно находит в укромном углу, там, где раньше ничего подобного не замечали, а, может статься, и вовсе не было, старинную краснолаковую шкатулку. Знаешь, похожую на те, которые китайцы покрывают камедью слой за слоем в течение десятков или даже сотен лет, а потом вырезают глубокий рельеф. Глубокий и своим потаённым смыслом, не только объёмом.

— Дед, ты не боишься, что я заскучаю и удеру от твоих дремучих рассуждений?

— А кто напросился на поучение? Терпи. Так вот. Говорят, что и сам ларчик меняется с виду: крышка то квадратная, то шестигранная, то овальная, то круглая, как у дамской пудреницы с пуховкой внутри. Но это одна и та же шкатулка с изображённым на ней рогатым императорским драконом. И внутри неё одна и та же тварь — если отрок вообще осмелится откинуть или отвернуть крышку. Крошечная живая змейка, чёрная как агат и зелёная как трава.