Татьяна Патрикова - Драконьи грезы разужного цвета

— Ну, уж нет, — сцепив руки у него за спиной, не пустил лекарь. — Кто у нас здесь старший?

— Ну, знаешь, последнее дело возрастом давить, особенно в твоем случае.

— Отчего же?

— Тогда, если подумать, это уже какая-то нездоровая любовь у тебя получается?

— Почему это она нездоровая?

— Так я на твоем фоне совсем младенец, меня не соблазнять надо, а титьку в рот совать, — объявил шут, как всегда в своем репертуаре.

Ставрас фыркнул, разжал руки и силой подтащил его вверх, отбрасывая в сторону одеяло. Пошатнувшись, Шельм инстинктивно вцепился в изголовье кровати и, лишь опустив глаза вниз, осознал, в каком откровенном положении оказался, и мучительно покраснел. А Ставрас улыбался ему снизу и явно наслаждался моментом. Шельм хотел возмутиться, не успел.

— Предупреждаю, будешь и дальше меня смешить, ничего не получится, поэтому лучше помолчи. И пусть, я никогда не делал этого раньше, но о людях я знаю очень и очень многое. Особенно, об их телах.

— И что же, собрался применить весь свой опыт ко мне одному?

— Ты против или хочешь еще кого в свою компанию позвать?

— Разумеется, никого кроме тебя я не хочу. И вообще, только за, но… ах!

Лекарь уже больше ничего не сказал, просто продолжил. Шельм выдохнул в потолок, потом застонал, громко, забыв о смущении, выгнулся весь над ним и почти закричал, когда Ставрас закончив с легкими поцелуями, чуть сильнее прихватил чувствительную кожу губами.

— Ставрас! — вскрикнул он, ресницы намокли и дышать стало совсем нечем.

Он с трудом заставил себя разлепить веки и посмотреть на лекаря потемневшими глазами, а тот остановился и указал глазами на небольшую полку, прибитую справа от кровати. Шельм с трудом сфокусировал взгляд и сразу же застонал снова, потому что лекарь продолжил. Баночку он схватил, обнаружив с трудом и ориентируясь только на ощупь, но она выпала из его рук, благо, что над кроватью и, к счастью, не разбилась. Ставрас пробормотал что-то невразумительное, и нащупал её сам. Шельм, тихо всхлипывая, извивался над ним и стискивал изголовье кровати с такой силой, что дерево уже трещало, а его пальцы побелели. Ему было так хорошо, так сладко и невыносимо оттого, что блаженство казалось уже близко, но в тоже время далеко. А Ставрас все так же вжимался лицом в его бедра, ласкал, и одновременно с этим, не глядя, сорвал крышку со злополучной банки.

— Ставрас, я не… так хорошо!

Тот не ответил, но на самом деле ему самому безумно нравилось слышать его голос, ставший сейчас каким-то глубоким, будоражащим душу и откровенным в своей чувственности. А потом к губам и языку прибавились еще и влажные, вымазанные в чём-то пальцы. Запахло лавандой и чем-то еще, тонким, волнующим. Шельм даже не обратил внимания на такую мелочь, как нечто инородное внутри себя. Лишь выгнулся сильнее, дернулся слегка и задвигался в том же ритме, толкаясь вперед и опускаясь, принимая в себя не спеша, медленно, растягивая удовольствие и подстраиваясь под заданный Ставрасом ритм. А потом пальцев стало больше чем один, и все тело, чистое после купания, повлажнело от выступившей испарины. Лекарь остановился, поцеловал внутреннюю сторону бедра и дернул рукой чуть резче.

— Нет! — вскрикнул Шельм и обмяк.

Ставрас даже растерялся, но быстро сориентировался. Уложил его рядом с собой. Чмокнул в нос, поцеловал в шею и посмотрел в медленно приоткрывшиеся глаза.

— Что это было? — хрипло вопросил шут, очнувшись.

— Тебе научным языком или повторить на практике?

— Повтори! — потребовал шут и лишь сильнее раздвинул ноги.

Лекарь улыбнулся и крепко поцеловал в губы, приникнув к ним, и снова одним лишь движением руки вызвал тот самый всплеск чувств, который произвел столь сильное впечатление у его масочника. Шельм вскрикнул прямо ему в рот, оторвал его губы от себя, обхватив лицо руками, и заглянул в глаза.

— Давай дальше, — попросил он и улыбнулся припухшими губами. — Очень хочу.

— Тогда давай так.

Он легко перевернул гибкое тело шута на живот и подложил ему под бедра подушку, Шельм обернулся через плечо.

— Не бойся, — выдохнул Ставрас, дотянувшись до его губ.

— Мне… не страшно, — отозвался Шельм. Прикрыл глаза и уткнулся лицом в подушку. Оттуда приглушенно донеслось: — Не страшно.

— Страшно, страшно, — отозвался Ставрас, прижался к нему и поцеловал в плечо, потом в затылок, прошептал что-то неразборчивое прямо на ухо, поцеловал и его, а потом прижался чуть сильнее.

Шельм напрягся, зажмурившись, радуясь, что Ставрас не видит его лица. Но не чувствуя боли, расслабился, и лекарь сдавленно прохрипев ему на ухо, коротко рыкнул и замер. Шельм даже не сразу осознал, что все. Уже до конца. А, когда понял это, осознал, что так хорошо и уютно ему никогда еще не было. И подумал, что мог бы вот так пролежать целую вечность, не двигаясь, просто ощущая какую-то непередаваемую цельность в гармонии с самим собой и с тем, ближе которого в этой жизни, да и не в этой тоже, у него уже не будет. От этой мысли тело ожило само, без участия разума, и он задвигался под ним, закинул руки за спину, впился в бока, застонал протяжно, сладко и так громко, насколько позволили связки. И лекарь двигался вместе с ним, рычал над ухом, стискивал в объятиях молодое, сильное тело, а потом резко отстранился. Шельм дернулся, застонал от остроты разочарования, не чувствуя слез, брызнувших из глаз. Но лекарь легко, словно пушинку, рывком перевернул его на спину, опять накрыл своим горячим, мокрым от выступившего пота телом, и вжался снова, да так, что Шельм закричал уже не от полноты ощущений, а оттого, что он повторил то прикосновение, что довело его до потери сознания, когда случилось в первый раз. И они уже просто не могли остановиться, да и не хотели. Сжимая друг друга в объятиях, вышептывая потаенные тайны души, и тут же забывая их все до единой, и живя здесь внизу лишь телами, в то время как души парили где-то высоко-высоко, сливаясь друг с другом и зная, что только так, только вдвоем, единственно правильно, единственно верно, единственно приемлемо для них.

А потом время, предназначенное только для них, закончилось, как рано или поздно заканчивается все на этом свете, кроме любви. Но, стоило Ставрасу, наконец, осознав себя во времени и пространстве, попытаться отстраниться, Шельм снова вскинул руки, непослушные, вялые, но с силой впившиеся пальцами в его бока.

— Шельм? — прозвучало хрипло.

— Останься хоть немного так, — выдавил из себя шут, который понял, что если сейчас они разъединятся, все это пропадет, исчезнет. И стало до безумия страшно, что такого больше уже не повторится. Так страшно, что он почувствовал, что готов разреветься, если это и будет так. Но Ставрас все прекрасно понял.