Стивен Эриксон - Дом Цепей (litres)

Веди нас, предводитель.

Горькая насмешка этих слов звучала в его мыслях, когда он брёл через рощу — почти в лиге к востоку от города, на окраине развалин какого-то другого поселения. Предводителям нужны такого рода силы, выстроившиеся вокруг них для отчаянной защиты самообмана и безудержной целеустремлённости. Избранная была похожа на Тоблакая больше, чем могла себе вообразить, точнее, на юного Тоблакая, теблора, военного предводителя армии из двух воинов, которая несла в мир разрушение и смерть.

Ша’ик Старшая была совершенно иной. Она долго жила со своими пророческими трансами, с видениями Апокалипсиса, что дёргали и тащили её кости всё вперёд и вперёд, словно нити — марионетку. И она видела истину в душе Карсы, она предупредила его о надвигающихся ужасах — не прямо, ибо, как все провидцы, она несла на себе проклятие двусмысленности изречений, — но всё же достаточно, чтобы пробудить в Карсе определённую… осмотрительность.

И похоже, сейчас ему оставалось лишь смотреть. Смотреть, как безумие — суть богини Вихря — растекается, словно яд в крови, отравляя каждого предводителя восстания. Восстание… о, это слово было достаточно точным. Но противником была не Малазанская империя. Сам здравый смысл, душевное здоровье, вот против чего они восставали. Порядок. Благородство. «Правила для простонародья», как называл их Леоман, даже когда его сознание погружалось в мутные испарения дурханга. Да, я хорошо понимал бы такое бегство от действительности, если бы поверил в то, что он хочет всем показать, — текучие слои дыма в его яме, сонный взгляд его глаз, неразборчивая речь… но, Леоман, я никогда не был свидетелем того, как ты, собственно, употребляешь наркотик. Только очевидные последствия, разбросанные повсюду улики и погружение в сон, происходящее в точности тогда, когда ты хочешь прекратить беседу, закончить тот или иной разговор…

Карса подозревал, что, как и он сам, Леоман ждал своего часа.

Рараку выжидала вместе с ними. Возможно, ждала их. Священная Пустыня хранила дар, но такой, который лишь немногие были способны распознать, и ещё меньшее число людей — принять. Дар, что сперва возник незримо, незаметно, слишком древний, чтобы быть выраженным в слове, слишком бесформенный, чтобы схватить его рукой, как эфес меча.

Тоблакай, в прошлом воин с лесистых гор, полюбил эту пустыню. Бесконечные оттенки огня, явленные в цвете песка и камня, растения с острыми колючками и бессчётные существа, что ползали, извивались и семенили или же скользили в ночном воздухе на бесшумных крыльях. Ему нравилась голодная ярость этих существ, их танец жертвы и хищника, вечный цикл которого был начертан на песке и под скалами. И пустыня, в свою очередь, изменила облик Карсы, сделала его кожу тёмной, мышцы — упругими и поджарыми, а глаза — узкими, точно щели.

Леоман много рассказал ему об этом месте, о тайнах, известных только коренному обитателю. Кольцо разрушенных городов, и в каждом — гавани; гряды старых пляжей, природные дюны которых тянулись лига за лигой. Раковины, что стали твёрдыми как камень и могли глухо и печально петь на ветру, — Леоман как-то подарил ему нагрудник из шкур, расшитый такими раковинами, броню, которая стонала от постоянного, всеиссушающего ветра. Здесь были скрытые источники в пустошах, пирамиды и пещеры, где поклонялись древним морским божествам. Удалённые котловины, с которых каждые несколько лет сходил песок, открывая длинные, высоконосые корабли из окаменевшего дерева, сплошь покрытые резьбой, — давно умерший флот, явленный под звёздным небом только затем, чтобы вновь быть погребённым на следующий день. В других местах, часто за валами пляжей, забытые моряки устроили кладбища, использовав пустотелые стволы кедров для своих мёртвых собратьев; всё это теперь превратилось в камень, подчинилось неумолимой силе Рараку.

Слой за бессчётным слоем, тайны раскрывались благодаря ветрам. Кривые наклонные скалы, в которых можно различить окаменевшие скелеты громадных тварей. Пни вырубленных лесов, свидетельствующие о том, что здешние деревья были такими же большими, как и те, которые Карса знал у себя на родине. Колоннообразные сваи доков и пирсов, якорные камни и зияющие каверны оловянных шахт, кремнёвые карьеры и высокие, прямые как стрелы дороги, деревья, целиком растущие под землёй, на лиги протянувшие массу корней, из которых добыли железную древесину для нового меча Карсы — его собственный меч из кровь-дерева давно растрескался.

Рараку познала Апокалипсис из первых рук, тысячелетия тому назад, и Тоблакай не был уверен, рада ли она его возвращению. Богиня Ша’ик рыскала по пустыне, её безрассудный гнев непрестанным ветром ревел вдоль границ Рараку, но Карсе было любопытно: чем, собственно, было проявление Вихря? Холодным, бессвязным гневом или диким, разнузданным спором?

Вела ли богиня войну с пустыней?

А на далёком юге этой вероломной страны малазанская армия готовилась к выступлению.

Дойдя до сердца рощи — где низкий алтарь из плоских камней занимал небольшую прогалину, — он увидел хрупкую длинноволосую фигурку, сидевшую на алтаре так, словно тот был не более чем скамейкой в заброшенном саду. У неё на коленях лежала книга; этот растрескавшийся кожаный переплёт глаза Тоблакая уже видели раньше.

Не оборачиваясь, она заговорила:

— Я увидела здесь твои следы, Тоблакай.

— А я — твои, Избранная.

— Я прихожу сюда, чтобы поразмышлять, — сказала она, когда Карса обошёл алтарь и встал перед ней.

Как и я сам.

— Догадываешься, о чём? — спросила она.

— Нет.

Почти исчезнувшие оспины от укусов кровных слепней становились видны, только когда она улыбалась.

— Дар богини… — улыбка стала натянутой, — предполагает лишь разрушение.

Карса перевёл взгляд на ближайшие деревья.

— Эта роща будет сопротивляться тем же способом, что и сама Рараку, — проворчал он. — Это — камень. И камень держится прочно.

— До поры, — пробормотала она, её улыбка исчезла. — Но остаётся что-то внутри меня, что требует… созидания.

— Заведи ребёнка.

Её смех прозвучал почти как всхлип.

— Ох, ты неуклюжий дурачок, Тоблакай. Мне нужно чаще говорить с тобой.

Тогда почему ты предпочитаешь этого не делать?

Она провела маленькой ладошкой по книге, лежавшей на коленях.

— Дриджна, мягко говоря, был автором со скудным талантом. В этой книге, боюсь, нет ничего, кроме праха. Одержимость убийством, уничтожением порядка. Однако он ничего не предлагает взамен этого. В пепле его видений нет возрождения, и это печалит меня. А тебя, Тоблакай?