Стивен Эриксон - Дом Цепей (litres)

Тогда почему ты предпочитаешь этого не делать?

Она провела маленькой ладошкой по книге, лежавшей на коленях.

— Дриджна, мягко говоря, был автором со скудным талантом. В этой книге, боюсь, нет ничего, кроме праха. Одержимость убийством, уничтожением порядка. Однако он ничего не предлагает взамен этого. В пепле его видений нет возрождения, и это печалит меня. А тебя, Тоблакай?

Он долго смотрел на неё сверху вниз, затем сказал:

— Пойдём.

Пожав плечами, она отложила книгу на алтарь и встала, расправив простую, поношенную и выцветшую телабу, что свободно свисала на её ладной фигуре.

Карса повёл её среди рядов белых как кость деревьев. Избранная молча следовала за ним.

Через тридцать шагов открылась другая прогалина, плотно окружённая тонкими окаменевшими стволами. Приземистый прямоугольный сундук каменщика стоял в скелетоподобной тени, которую отбрасывали ветви — уцелевшие полностью, вплоть до самых маленьких отростков. Тоблакай отошёл в сторону, глядя ей в лицо, а она в молчании смотрела на его не оконченную пока работу.

Форма стволов двух окружавших прогалину деревьев была изменена при помощи долота и резца. Два воина с незрячими глазами, один слегка пониже, чем Тоблакай, но более крепкий, второй — повыше и потоньше.

Он увидел, как дыхание её участилось и лёгкий румянец окрасил её щёки.

— У тебя есть талант… грубый, но устремлённый, — пробормотала она, не отводя взгляда от изваяний. — Ты собираешься всю поляну окружить столь грозными воинами?

— Нет. Остальные будут… иными.

Она оглянулась на шелест. И быстро шагнула к Карсе.

— Змея.

Он кивнул:

— Их будет больше, сползутся со всех сторон. Заполнят всю поляну, если мы пожелаем здесь остаться.

— Огнешейки?

— И другие. Они, однако, не станут кусать или плеваться. Они никогда этого не делают. Они приползают… смотреть.

Избранная бросила на него внимательный взгляд, затем легонько вздрогнула.

— Чья сила здесь проявляется? Это не Вихрь…

— Нет. И у меня нет этому названия. Возможно, это сама Священная Пустыня.

Она медленно покачала головой в ответ на эти слова:

— Думаю, ты ошибаешься. Думаю, эта сила — твоя.

Он пожал плечами:

— Увидим, когда я закончу ваять их.

— Как много их будет?

— Кроме Байрота и Дэлума Торда? Семь.

Она нахмурилась:

— По одному на каждого из Святых Защитников?

Нет.

— Может быть. Я пока не решил. Эти двое были моими друзьями. Теперь они мертвы. — Он помолчал, потом добавил: — У меня было всего двое друзей. — Эти слова, похоже, слегка её покоробили.

— А как же Леоман? Как же Маток? Как же… я?

— Я не намерен выреза́ть здесь твоё подобие.

— Я имела в виду не это.

Я знаю. Он указал на двух теблорских воинов:

— Созидание, Избранная.

— Когда я была юной, я писала стихи, подражая своей матери. Ты знал об этом?

Он улыбнулся при слове «юной», но ответил совершенно серьёзно:

— Нет, не знал.

— Я… я вернулась к этой привычке.

— Пусть она хорошо послужит тебе.

Верно, она почувствовала некую скрытую остроту в его высказывании, так как её ответ прозвучал напряжённо:

— Но она никогда не была предназначена для этого. Для того, чтобы служить. Или давать удовлетворение — самоудовлетворение, я имею в виду, поскольку остальные его виды лишь приходят откликом, точно волна, отразившаяся от стенки колодца…

— И нарушающая круговой узор.

— Как скажешь. Слишком легко увидеть в тебе только низколобого варвара, Тоблакай. Нет, стремление созидать является чем-то иным, разве не так? У тебя есть ответ на это?

Он пожал плечами:

— Если что-то существует, оно может быть найдено только благодаря поиску. И поиск лежит у сердца созидания, Избранная.

Она вновь взглянула на статуи:

— И чего же ты ищешь? Вместе с этими… старыми друзьями?

— Я не знаю. Пока не знаю.

— Возможно, они скажут тебе — однажды.

Теперь сотни змей окружали их. Оба не обращали на них внимания, а вытянутые тела кишели у стоп, обвивались вокруг лодыжек, поднимали головы вновь и вновь, выбрасывая языки в сторону резных стволов.

— Спасибо тебе, Тоблакай, — пробормотала Ша’ик. — Я смирилась… и возродилась к жизни.

— В твоём городе неспокойно, Избранная.

Она кивнула:

— Знаю.

— И ты — островок спокойствия в сердце бури?

Её губы изогнулись в горькой улыбке, когда Избранная отвернулась.

— Змеи позволят нам уйти?

— Конечно. Только не шагай. Скользи. Медленно. Они дадут тебе дорогу.

— Мне тревожно от всего этого, — сказала она, направляясь в обратный путь.

Но это — наименьшая из твоих тревог, Избранная.

— Если хочешь, я буду сообщать тебе о том, как движется работа.

— Благодарю тебя.

Он смотрел, как она уходит с прогалины. Обеты туго оплетали душу Тоблакая. Медленно сжимали кольца. Рано или поздно что-то сломается. Он не знал, что именно, но если Леоман и научил его чему-то, так это терпению.

Когда она ушла, воин развернулся и подошёл к сундуку.

Пыль на руках, призрачный налёт, слегка окрашенный бледно-розовым из-за неистовой бури, что охватила мир.

Дневная жара была в Рараку всего лишь иллюзией. С наступлением темноты переливчатое, жаркое дыхание солнечного тепла быстро оставило мёртвые кости пустыни. Подул холодный ветер, и в песках, подобно вылупившемуся из трупа червю, закопошилась ползучая, жужжащая жизнь. Ризаны носились в бешеной, дикой погоне за тучами накидочников и песчаных блох над городом шатров, раскинувшимся посреди руин. В отдалении, словно преследуемые призраками, выли пустынные волки.

Геборик жил в скромном шатре, установленном в кольце камней, что когда-то служили фундаментом житницы. Его обиталище удобно располагалось вдали от центра поселения, окружённого юртами одного из пустынных племён Матока. Пол покрывало старое тряпьё. Рядом со сложенным из кирпичей столом стояла жаровня, пригодная если не для обогрева, то хотя бы для готовки. Поблизости находился бочонок с питьевой водой, разбавленной янтарным вином. Полдюжины мерцающих масляных ламп заливали шатёр жёлтым светом.

Геборик сидел один, наслаждаясь разлившимся в остывшем воздухе острым ароматом чая из хен’бары. Звуки племенной жизни, доносившиеся снаружи, создавали уютный фон, — достаточно близкие и достаточно хаотичные, чтобы его мысли оставались рассеянными и случайными. Только позже, когда сон одолеет всех вокруг, придёт неумолимая тревога, головокружительные видения нефритового лика, чья громада не поддаётся пониманию. Мощь чужого и, одновременно, этого мира, как будто порождённая природной силой, всегда неизменная. Однако она всё-таки изменилась, обрела форму про́клятого существа. Гиганта, похороненного в отатарале, удерживаемого неподвижно в вечном заточении.