Дихотомия - Игорь Шамин
Ступенька оказалась не такой послушной, как половица. Она скрипнула под моим грузом, возвестив всех, кто был в доме. Наверху раздался шум. Кто-то подвинул полусгнившее кресло. Зашелестели шаги: отступать поздно. Проделав половину пути, я не мог повернуть обратно. Во-первых, мне нужно выяснить, что здесь происходит. А во-вторых… шум, поднятый мной, усилится до уровня, когда даже самые глухие догадаются, что в доме гость. А точнее, хозяин.
Миновав лестницу, я застыл возле двери, в последний раз прислушавшись к доносившемуся шуму. А затем, боясь упустить драгоценное время, что есть силы рванул ручку двери на себя. Пламя свечи вырвалось из полутёмной комнаты, освещая второй этаж.
— Демиан, наконец-то ты вернулся! — рассеяла страхи сестра, тотчас порождая новые. — Не знала, что и предпринять, когда такое горе случилось…
Переведя взгляд на постель, Аделаида указала на матушку. Та мирно дремала, будто и не было повода для беспокойств. Только подойдя ближе, я обратил внимание на полосы, разбухавшие на подёрнутым болью лице. Губы дрожали, выступили морщины, проявились желваки на лбу. Издав тихий стон, матушка не проснулась. Серая Хворь, унёсшая сотни тысяч жизней, отпечаталась на мягком лице. Болезнь, от которой не было лечения, сегодня настигла и наш дом.
Глава четвёртая, в которой взрывается смех
Проснувшись, я сразу заметил неладное. Что-то было не так. Оно выбивалось из привычного начала дня. Осмотревшись, узнал свою комнату. Откинул тёплое одеяло, проверил всё ли на месте.
Живой.
Только тело болит так, будто меня разобрали, покрутили на свету каждую частичку организма, а затем, не вчитываясь в инструкцию, спешно собрали обратно. Иными словами, у меня болело всё. Но оставалось нечто, не столь очевидное.
Поднявшись с кровати и справившись с лёгким головокружением, я проследовал на кухню.
Пусто.
На столе отсутствовал даже скромный завтрак, который обыкновенно готовила матушка.
Матушка…
Выскочив из кухни, я помчался наверх, в её комнату.
Ну точно! Вчера ведь, когда я вернулся домой и застал её в таком состоянии, то присел на кровать возле неё, а потом… Голова была как в тумане. Я смутно помнил события вчерашней ночи. Но с каждой преодолённой ступенькой воспоминания выстраивались в хронологический ряд.
Испытание… Харчевня братьев Хмеля и Солода… Бег по ночным улицам… Волнение сестры… Болезнь матушки…
Резко всплыло воспоминание о лице, на котором печатью отразилась боль. Стремительно открыв дверь, я ворвался в комнату, словно октябрьский ветер. В комнате никого не было. Только раскрытое окно, впускавшее рассветные лучи солнца. На первом этаже раздался шум ходьбы. Знакомое шарканье пожилых ног. Бегом спустившись по лестнице, я соскользнул с нижней ступени, чуть было не распластавшись на полу.
— Демиан! Ты когда-нибудь свернёшь себе шею, если будешь так носиться по дому! Энергии в тебе столько, что можно выжимать литрами, и всё равно останется, — причитала матушка, расплываясь в мягкой улыбке.
Для неё казалось обычным делом отчитывать нас с сестрёнкой с таким видом, будто она нас хвалит, а не ругает. Сколько же раз, в детстве, мы с Аделаидой терялись во время разговора… И не счесть попыток разобраться в особенном свойстве нашего воспитания, пока мы не приняли действительность и своего рода доброту, которая была так присуща матушке.
— Тебе уже лучше? — спохватился, оглядывая её с головы до ног.
Не считая трясущихся в треморе рук, да согбенной от тяжести спины, матушка выказывала удивительную бодрость. Бросив работу пять лет назад по состоянию здоровья, оставшиеся силы она жертвовала на создание домашнего уюта. А поверьте, когда не хватает средств даже на еду, последнее, о чём ты задумываешься, так это об окружающем быте. Наши с сестрой комнаты находились бы в постоянном запустении, если бы не заботливая рука матушки, неназойливо приводящая их в порядок.
И когда я говорю неназойливо, то имею в виду, что изменения в доме происходили так планомерно, что заметить их возможно было лишь спустя время. А порой и вовсе, когда мы понимали, что нуждаемся в неожиданной пропаже. Так, слабая свеча источала чудесный аромат, по которому мы начинали скучать спустя неделю после того, как оплавленный воск напоминал об утраченном. Тогда только и обнаруживали, что ранее не замечали эту свечу. На следующий день с ещё большим удивлением замечали, что аромат вернулся, и на месте старой свечи стояла новая, совершенно такая же. Что и говорить, какие изменения происходили вокруг, пока мы отсыпались после работы. Не отличавшиеся никогда особой внимательностью, мы с сестрой подолгу ломали голову, был ли этот плед ранее, какого цвета должен быть ковёр под ногами, что изменилось в кухонной утвари и, главное, как нам на это хватило денег?
Живущая впроголодь, наша семья не могла себе позволить такой роскоши, как уют. И всё-таки он у нас был. Пусть и без налёта богатства, сытости и праздности. Скромный, местами изношенный, он заключал в себе тихую любовь повседневной жизни, где каждый день проживался со смирением. А самое большое богатство, каким мы обладали, пусть этого и не понимали, оказывалось здоровье. Но как выяснилось, до этого дня.
— Намного лучше, — благодарно кивнула матушка. — Так, лёгкое недомогание. Погода разыгралась, только и всего. Ты же знаешь, как с возрастом я реагирую на дождь.
— Но вчера не было дождя…
— На будущий дождь. Если не было вчера, значит, будет сегодня или завтра. Рано или поздно дождь пойдёт. Вот у меня кости и ломило, — залепетала она, протирая влажной тряпкой пыль с полок. Пыли там, естественно, не было, ведь не успевала она оседать на многочисленных поверхностях, как заботливая дряхлая рука уже приступала к уборке.
— У тебя не только кости ломило. Были и другие симптомы, — не сдавался я.
Матушка открыла было рот, чтобы отмахнуться от опасений, но, заметив мою серьёзность, промолчала.
— Ада пригласила городского лекаря. На днях он обещал зайти, поэтому переживать не стоит. Всякое
