Евгения Кострова - Лазурное море - изумрудная луна (СИ)

Анаиэль серьезно оглядел его:

— А если я скажу, что сам буду приносить смерть и разрушение, даже тогда ты последуешь за мной? — раздумчиво произнес он. Его прямой вопрос был не громче шелеста листвы долинного вяза.

Таор отстранился от кинжалов, которые он крутил в руках, пытаясь сосредоточиться, но тут пальцы его остановились, мужчина сдвинул брови в нерешительности, но его замешательство длилось не дольше вздоха, когда он ответил:

— Я вижу Ваши дела и поступки, наблюдаю, с какой отверженностью Вы отдаете всего себя спасению других. Разве задавал бы схожий вопрос господин своему прислужнику, будь передо мной другой человек? Все они одинаковые вельможи, носят тяжелые и неудобные одежды, главное чтобы краше блестело в рассветных лучах, и, возвышая гласа до небес, сковывают в рабские оковы запястья сотен бедняков. Хорошо, что я родился не женщиной, — выпалил признание Таор, нервно проводя пальцами по губам. — В противном случае, мне пришлось бы убирать туалетные столики, жечь воск да набирать душистые ванные с молоком, чтобы кожа одной из красавиц не сгорела под жестоким зноем.

— Про дома блаженства ты не упомянул, — подметил Анаиэль.

Таор всунул в кожаные перевязи охотничьи ночи, и тяжело вздохнул, беспокойно проведя тяжелой рукой вдоль коротких темных волос.

— Девчонка, что теперь путешествует с нами, мне не нравится, — подняв глубокий голос, провозгласил он, всплеснув руками по коленям, оставляя на восточном военном халате, разрисованные золотой краской и покрытые плетенными сетчатыми узорами, кровавые разводы.

— Подумать только, одинокая женщина в бассейнах проклятого города, куда не вступала нога ни одного человека на протяжении трехсот лет. Все темные сказания, которые могли бы быть написаны народом, сложились именно в этом городе. Здравомыслящий человек никогда не отправится в Даррэс, малахитовые башни и ониксовые дворцы прокляты.

— Ты не считал себя безумцем, когда ступал по улицам Даррэса. Признай, архитектура и богатства завораживают, — с непринужденной улыбкой сказал мужчина.

Таор поднял бровь, с раздражением играя желваками, но только прошептал:

— Я узнал, что подхожу к его стенам, когда увидел издалека изумрудные минареты и гигантские стены, никогда не думал, что смогу его увидеть.

— И все же, ты вошел в оскверненные стены и лишился руки, но даже теперь не страшишься, — искоса посмотрев на металлическую руку, сказал Анаиэль, и искусные узоры на драгоценных фалангах пальцев, сверкнули в темноте пламенем.

— Руки, ноги, зубы — все это мои инструменты, которые необходимы лишь для того, чтобы служить Вам, и если можно их заменить, не важно, будь то плоть, или ржавый металл, то все едино. Я найду применение любому оружию, что окажется в моих руках, и чтобы меня остановить, придется разрубить меня на кусочки. Но даже оторванная голова будет кусаться, и рвать врагов на части.

Анаиэль грустно улыбнулся, чувствуя верность и истинность в каждом звуке, то шептало ему дуновение бирюзы в разошедшихся облаках, и, всматриваясь в девственно белый оттенок полной луны, небесные ветры приятно ласкали его чистое лицо.

— Я чувствую, как по ее венам бежит кровь, преисполненная неведомой силой, вижу, как ее волосы окружает ореол золотой ауры, наблюдаю за тем, как неспешна и грациозна ее поступь, будто полы устланы светло-жемчужными лотосами. Я упиваюсь ее красотой, что как красная гвоздика, покрытая росой, слышу мягкий голос, как у пестрого зимородка и малиновки. Но потом в мою душу закрадываются сомнение и страх. На ее теле не было ни единой священной руны…

Черные пантеры выгибали тела и тяжело дышали, волоча длинные чернильные хвосты по песку, и острые глаза светились горделивостью и всезнанием, впиваясь

— Первое, что делает любой человек в разуме, не имея на коже чернильных оберегов, продает последнее ценное, что у него есть, чтобы самый бедный мастер смог набить ему символ размером не больше точки, а все ночи проводит в молельни, залитой светлой луной, — продолжил говорить Таор, и на лице его отражалось неподдельное изумление. Он вновь представлял себе светлую и нетронутую кожу женщины, как молоко, как белый дым цветов и аромат курений, поднимающийся из курильниц.

— Все боятся темноты и ее прихода, а здесь некто мне говорит, что прожил до момента, когда женщина давно перешла в брачный возраст, и ее кожа чиста, как белые плиты храма Януса.

Анаиэль прикрыл глаза, и, сложив руки на груди, широко и азартно ухмыльнулся, словно одно упоминание о женщине доставляло ему удовольствие, и осознание этого, приводило Таора в ярость.

— Может быть, она действительно была так бедна, как о том говорила. В этом она не солгала, — тихо произнес Анаиэль.

Глаза мечника стали отражением теней чащоб и оврагов, полноводной рекой, отсвечивающей холодным блеском.

— А в чем же женщина солгала?

— Она не слишком многое о себе рассказывала, чтобы успеть солгать, но достаточно, чтобы в ее историю можно было бы поверить. Трудно представить, как она выжила под палящим солнцем, но когда я отыскал ее, выглядела она так, будто та только вынырнула из воды, хоть девушка и была без сознания. Или же кто-то помог ей выбраться из воды, но для чего-то оставил у прудов.

Таор прищурился, высматривая в темноте высокие шпили корабля и серебряную палубу. Фрегат напоминал древний дворец, исписанный чернилами фантазии лист, что обратился явью. Он никогда не мечтал увидеть один из таких кораблей, ни одна имперская шхуна не сравнится с великолепными мачтами и палубой, внутренними залами и комнатами, спиральными лестницами и фонтанами, которых было не счесть. Но в серебряных покоях осталась та женщина, возлежа на золотом ложе с нефритовой спинкой, с глазами белой сипухи, расчесывая длинные курчавые волосы, темноте которым позавидовал бы любой каллиграф, блуждающий в поисках туши.

— Я отправился в Даррэс из-за слухов, которые слагали об этом городе, но я, как и многие другие был увлечен богатствами, спрятанные в вековых стенах. И я надеялся, что смогу отыскать сокровище, что так жажду заполучить, и вернуться с честью домой, — промолвил он, опуская равнодушный и пустой взгляд на сцепленные в замок пальцы рук.

— Но я ничего не нашел, — прошептал мужчина, вновь обращая взгляд к зеркальному полнолунию, и голубые глаза его стали почти что белыми, как диамант. И в это мгновение из песчаного покрова расправил свои воздушные крылья белоснежный дракон. Тело его покрывал алмазный лед, переливающийся темно-голубым огнем, будто крылья голубой сойки, и холодный свет струился по кристальным венам гигантских крыльев, прозрачных, как стекло и слеза, как первые капли дождя в сезон засухи. Чешуйчатое тело сияло, как заря на глади глубокой реки и серебристый звездный свет. Таор вздернул подбородок, пристально следя, как на закругленные в спирали остроконечные рога, падает призрачный лунный поток, но не сдвинулся с места, пытаясь выровнять дыхание и справиться с дрожью, обуявшее тело.