Евгения Кострова - Лазурное море - изумрудная луна (СИ)

— Но я ничего не нашел, — прошептал мужчина, вновь обращая взгляд к зеркальному полнолунию, и голубые глаза его стали почти что белыми, как диамант. И в это мгновение из песчаного покрова расправил свои воздушные крылья белоснежный дракон. Тело его покрывал алмазный лед, переливающийся темно-голубым огнем, будто крылья голубой сойки, и холодный свет струился по кристальным венам гигантских крыльев, прозрачных, как стекло и слеза, как первые капли дождя в сезон засухи. Чешуйчатое тело сияло, как заря на глади глубокой реки и серебристый звездный свет. Таор вздернул подбородок, пристально следя, как на закругленные в спирали остроконечные рога, падает призрачный лунный поток, но не сдвинулся с места, пытаясь выровнять дыхание и справиться с дрожью, обуявшее тело.

— Когда-то я читал, что в стенах древнего Дарэсса был спрятан клинок из белого металла, чистого, как хрусталь и воздух. Обладающий таким клинком, смог бы одним взмахом покорять города и царства, преклонять к своим ногам всевластных господ и непокорных мятежников.

— Однако если клинок не примет своего владельца, то человек, коснувшийся белого металла, сгорит в очищающем пламени, — спокойно возразил Таор, чувствуя, как немеет лицо, и он в успокаивающем жесте провел рукой по спутавшимся темным волосам.

— Я всегда полагал, что это быль, но все слушают сказителей у огня долгими вечерами: и дети, кутаясь в материнские шали, и старцы, связывающие корзины крючком. Каждый путник мог остановиться в таких племенах, не имея крыши над головой в жарких пустынях, вслушиваясь в таинственные сказания о великих победах и тех смертных, что стали судьями, что теперь наблюдают свыше за нашими делами. Наемников любят в странствующих кочевых племенах, что никогда не остаются на одном месте, и горячим супом накормят и вяленого мяса не пожалеют, и пригласят в одну из палаток, согреваясь теплом тел других. Под холодное утро ни за что не захочется выбираться из-под тонких одеял. На ночь старейшины будут читать сутры, и возжигать курения, отгоняя ночных призраков, но одинокого человека, искусного в орудовании мечом, всегда пригласят на ночлег. Однако же, — он помедлил, чувствуя, как ползущий вдоль позвоночника холодок заставляет забыть о тупой и прожигающей боли в окровавленных ладонях, — сказания и присказки всегда остаются таковыми. Мой господин все это время желал получить несуществующий меч? — осмелился вопросить мужчина, угрюмо смотря на заледеневшую землю.

Анаиэль сложил ладони лодочкой, и Таор в очередной раз подивился ухоженности и чистоте рук мужчины, сидящего перед ним.

— Меч, выкованный из капель восхода и последней канувшей слезы заката, существует, Таор, — в смертельной твердости объявил он. И резко поднявшись с корточек, направился к дракону из мерцающего хризолита, опускающего стеклянное крыло, чтобы всадник смог взобраться на окаймленную шипами спину. И прежде чем ступить на крыло, сотканное из заоблачной выси, мужчина обернулся к мечнику, теперь его взгляд изменился — он был полон решимости и бесстрашия, ради служения этому человеку, Таор готов был вырвать свое собственное сердце. И он не сводил с него своих глаз, не мог отвернуться, такая сила таилась в каждой черте красивого лица.

— В своей жизни я погублю много людей, Таор. Невинных людей, которые умрут в мгновение ока от моей ярости, завладевшего разумом безумия, и никто не сможет противостоять моему могуществу. Никто не посмеет поднять против меня меч или сразить неукротимую стихию северных ветров, что принесут черные бури и кислотные дожди, разъедающие алмазные крыши дворцов и рубиновые купола храмов. Империя падет под силой лютых и злобных смерчей, грянувших с небес, на землю канут дожди, что смоют малочисленные деревни и селения в горах. Золотые посевы пшеницы будут в углях и карминовых глинистых потопах, наступят голод и лихорадка, люди будут умирать. Я привнесу бедствия в этот мир, которые еще не видела Империя. Ненависть будет царствовать в моих глазах, жестокость овладеет сердцем. Я не успокоюсь, пока твердыня не дрогнет и не расколется на части — вот, чем я стану, и что привнесу в свой дом. Вот, за каким чудовищем ты ступаешь и, которому покровительствует твое доброе сердце.

Анаиэль подобрал золотые узды с двумя кольцами на концах, и широкие крылья, в которых застыли бриллиантовые льдины и снега на пиках гор, и звездные тропы, распахнулись навстречу чистым небесам.

— Я отпускаю тебя от всех отданных мне прежде клятв, Таор, — продолжил говорить мужчина за пересечением холодного ветра, что окружало его священным, благостным покровом, белоснежной аурой, и горячего рычания львов, раздирающих когтями заледеневшие земли.

— Я могу стать смертью и для тебя, Таор. Я освобождаю тебя не в наказание, а за верность и преданную службу, отныне ты свободный мужчина, и ты самостоятельно выбираешь свой путь. Больше ты не раб и не наемник. Мои небесные соколы улетят в Сион, к моему брату и отцу, к наследникам всех двенадцати великих домов, возвестив их о том, что случилось в городе Кашире, — шептал он, крепче хватаясь за удила, но удерживался он за последние остатки своей воли. Таор видел его усталость и безмерное изнеможение, знал, сколько сил физических и духовных уходило на воплощение живых созданий, как и понимал, что этот мужчина не станет жалеть себя, отдавая последние силы, и даже когда его глаза сомкнуться, он все равно продолжит удерживать в своих ладонях клинок, чтобы бороться против тьмы.

— Вы не сможете выдержать в предстоящем сражении в таком состоянии, с таким трудом держась за удила, — он бросил взор на руки мужчины, которые охватила страшная дрожь, и знал, что через некоторое время ему станет трудно дышать.

— Ваши конечности сдавит болью от переутомления, не так много времени прошло с момента моего исцеления, и Вы еще не окрепли. Вы совсем один, некому будет поддержать Вас, когда тьма затопит свет луны, — говорил он, хоть голос и был хриплым, смотря в упор небесно-зеркальным очам, затягивающим в свою сапфировую гладь.

— К чему столь безрассудная погибель? — прищурившись вскричал он, вонзая ногти в окровавленную плоть. — Город Кашир нельзя вернуть, если его стены захватили высшие господа ночного двора, то не во власти обычных смертных. Город погряз в своих собственных грехах, и потопит и Вас вместе со всем золотом, хранящимся в сокровищницах.

Анаиэль тихо улыбнулся, смотря на застилающую небеса платиновую луну, и воздух, что лиловыми вихрями проскальзывал меж облаков, в его глазах тонула такая нежность, от которой цепенело сердце.

— Позаботься об Иветте, если ты стал моим другом, Таор. Не оставляй ее во тьме одну, оберегай ее, как оберегал меня, если ты мой духовный брат, — тихо говорил мужчина, не глядя на пустынного воина, но режущие оголенные плечи ветры, доносили до мечника слова его господина, как и чувства, что он испытывал, вспоминая о той, чьи смольные кудри расчесывал, заплетая причудливые косы, чью кровь смывал с собственных рук, чьи слезы стирал, когда она кричала во сне. Он думал об аромате жасмина, исходящем от ее мягкой персиковой кожи, об изумрудных глазах, в которых затерялись отливы и приливы зеленого моря, об алых губах, что тронули рассветные лучи огненной зари, когда она возлежала на кремовых шелковых простынях. Он просто хотел, чтобы она смогла жить и дышать воздухом морского бриза, нежиться в ласковом тепле солнца и лавандовом вкусе холодных вод. Желание охватило его, когда на губах застыла горечь и соль от печали, таившейся в ее глазах, о смертности, что покоилась в утонченных бледных чертах.