Возвышение ученицы мага - Айисдоттир
— Тогда я просто трудился. Честно трудился, ты меня знаешь, я не обманывал людей. А труд смиряет. Я был прост и остаюсь прост, быть может этим и подкупал людей на рынке.
— Да нет, Матиас, ты всего лишь плохой торговец.
— А… — отмахнулся Матиас, — люди уже говорили мне это. И что с ними теперь? А у меня свое предприятие.
— Да, ничего с этими людьми не случилось, — будто отвлеченно произнес Тобиас, — Но, я не упрекаю тебя, ни в коем случае, ты не подумай, Матиас. Ведь меня что волнует. Тебя, торговля, часом не попортила?
— Нет, — Матиас выдохнул.
— Я все ещё вижу в тебе те черты, что мне нравились прежде. Но… боюсь, вот, честно тебе признаюсь, Матиас, боюсь, что ты станешь… Ну…
— Грубым торгашом?
— Да, Матиас. Вот я боюсь.
— Но но, не разводи драму, друже.
— Я не развожу. Знаю одно, чтобы не случилось. Нас связывает пусть и нить, но крепка она.
— Шелковая синяя нить.
— Может быть, может быть.
Восторг толпы пестрым бутонами цвел перед глазами, сыпались лепестки. Народ любил победу, любил славу родного города, но больше всего любил сокровища, что текли в Мерхон от военных побед.
Среди развалин Бингора откопали множество трофеев. Много меди и серебра. Утварь, кривые поделки нерадивых детенышей местной флоры, их слитки и монеты, все плавилось, все возвращалось в металл, а потом оборачивалось тысячами правильных мерхонских монет, круглых, ровных, с изображением магического кристалла и лучей его сияния.
Каждый бедняк, держа в руках такой медяк, видел корень величия, и все жители помнили о превосходстве Мерхона, лишь поглядев на такую монету. Деньги эти были в ходу теперь в Хоне, Ро, Эр, во всех гоблинских царствах, мерхонские деньги, мерхонский образ, на всем континенте.
Но это не волновало Гликерию, которая стояла в толпе, наблюдая, как первый полк шагает прогулочным шагом, как легионеры улыбаются, как падают цветы. И среди воинов показался Йенс.
"Он идет…" — подумала Гликерия с такой обреченной, но знающей, счастливой улыбкой.
Все было так мимолетно и тупо в тот день.
Она подбежала к нему. И они обнялись, как друзья, которые действительно рады видеть друг друга.
Йенс был опьянен успехом. Он мог бы быть образом всего самого лучшего, что было в Мерхоне, словно он был выбит из ментального фундамента города в небесах, стремление было запечатлено в чертах лица.
А Гликерия просто была рада его видеть, искренне наслаждалась тем, что была рядом. И она хотела об этом сказать. Но превратила бурный ручей своих эмоций в мерную реку, которая тем не менее выходила из берега. И брызги эмоций вылились в слова:
— Йенс, нам нужно что-то большее… между нами, Йенс!
— Что?
— Ты классный! — ей так не хотелось говорить громче толпы, но хотелось быть услышанной, — ты нравишься мне, Йенс.
— Замечательно, Гликерия.
— Йенс! — она попыталась.
Но этот легионер ничего не замечал, всего лишь наслаждаясь триумфом первого полка легиона, что ещё не так давно провел блистательную операцию, стерев с лица континента ещё один враждебный город.
— Ты хороша сегодня, Гликерия, — по-доброму усмехнулся Йенс.
Его доброта была снисхождением счастливого человека, так победа переполняла его в тот момент.
— Спасибо, Йенс, — Гликерия пробовала улыбнуться.
Никто не увидит в тот день, как сильно она будет разочарована. Они никому не покажет.
Вот уже неделю в пути находилось воинство Нарума.
Тонг Нарума вел своих воинов по тропам, известным ему со времен похода его отца, Тоцуо Нарума, который истреблял гоблинов на севере от владений города Эр. Двадцать лет тому назад, гоблины совершали набеги на поселения островитян, и Тоцуо Нарума положил этому конец. Со своим воинством он прошелся огнем и мечом по всему восточному побережью континента. Тонг в тех похода, ещё будучи совсем юным уже сражался с отцом плечом к плечу и даже однажды прикрыл его щитом от коварной гоблинской стрелы.
Теперь Тонг сам возглавлял воинов в пластинчатых доспехах и демонических масках, вооруженных саблями с кристаллическим напылением, какое делают только искуснейшие из мерхонских магов. Теперь мечники шли, быть может, этими мечами рубить легионеров, вооруженных копьями, изготовленными все теми же магами. Таковы были причуды всеобщей континентальной торговли.
Тонг думал об этом, считая что мир един несмотря на появления чужаков на орбите планеты, что скоро тоже вплетутся в местность, станут частью мира, как бы ни сопротивлялись этому. В том числе поэтому Тонг весьма спокойно воспринял предложение от Леандра о заключении союза. Тонг давно думал о том, как связать себя и свой род с Мерхоном, ведь и без убеждений Гликерии знал, что именно этот город является столицей. Не город Эр с его напыщенными фехтовальщиками и бездарными жрецами, делающими вид что познали суть вещей, воины, которые соревнуются во владении мечом, вместо изучения военного дела, ученые мужи, пишущие бессмысленные трактаты о полноте пустоты и пустоте полноты. Бывавшего в Мерхоне по молодости Тонга, влюбившегося в человеческий образ жизни, от пафоса города Эр уже тошнило.
Этому островитянину, взгляд которого вечно был усталым, а нижняя губа выпячена в презрительном раздумье, больно было видеть, что власть в Эр все ещё находилась в руках соплеменников, не желавших смириться с ходом времени. Было бы большой честью вступить в борьбу со временем, сцепиться в схватке за то, чтобы пронести вечные принципы, как факел через тьму. Но кто из нынешних великих родов Эр способен на это… никто. Они лишь любуются природой.
И природа Острова была величественной. Ей можно было наслаждаться. Она обволакивала своей загадочностью. Бесконечные горные леса, в которых бродят белёсые облака, окрашивающиеся в сепию с наступлением полуденных сумерек. Должно быть люди не замечали ничего особенного в этих рощах. Но островитяне могли вглядываться в простые вещи бесконечно, углубляясь в них, они слышали воздух, они чувствовали пение птиц, видели свет. Островитяне ценили красоту в самом существовании, им не нужно было пёстрых красок, ярких цветов, они доставали удовольствия из созерцания рыжеватых стволов древних сосен и глубокой зелени хвойных крон.
Люди, долго бродившие в этих местах, путешественники или разведчики, вроде Гликерии, со временем тоже обретали способность созерцать эстетику хвойных колоннад, утопающих в белом тумане. Общение с такими людьми дало Тонгу надежду на взаимное проникновение культур Мерхона и континента. Как и другие мечники Нарума, Тонг сам был изощренным в своем искусстве воином. И он считал, что живет не ради войны, подобно напыщенным фехтовальщикам города Эр, а ради мира, как и положено настоящему
