Эйнемида IV. Солнце нового мира. - Антон Чигинёв
Хилон отпил из кубка. Жмыховое вино, какое отец держал для рабов, показалось слаще лучших напитков Келенфа и Герии.
– Как получилось, что тебе отдали дом? – спросил он. Хлено, не упустив случая поцеловать хозяина в руку, поставила перед ним блюдо дымящихся тонких лепёшек из грубой ячменной муки, какие, бывало, пекла ему в детстве. Отец ещё подшучивал, что такая еда не подходит свободным. Петреевы домочадцы окружили скамью Хилона. Больше дюжины человек: двое мужчин c сединой в волосах, остальные женщины и дети, все в странных на вид, но вполне опрятных нарядах, пошитых из всего, что смогли достать.
– Что ж, гордиться нечем, – вздохнул Петрей. – Ты знаешь Бойна, главаря этих мясников?
– Знаю, – Хилон вспомнил окровавленный помост на площади и звериную рожу, скалящуюся в лицо. – Очень хорошо знаю.
– Через день-два после тебя казнили старого Схетея-трагика. Хочешь верь, хочешь нет, но старик как-то умудрился припрятать шило и перед смертью ткнул этого ублюдка Бойна в живот. Два пальца ниже печени, велика возможность заражения, – врач помолчал, мрачно глядя на сцепленные перед собой руки. – Я его вылечил.
– Как вылечил? – удивился Хилон. Остальные обменялись взволнованными взглядами. Видимо, эта тема обсуждалась здесь не впервые.
– Я жил в одном с ним квартале, и он знал, что я лекарь… – Петрей сглотнул, слова давались ему нелегко. – Сперва я думал было подсыпать этой твари что-нибудь, и плевать на Клятву Беспристрастного, но они сразу пригрозили перебить всех соседей, если что не так. Я не смог.
– Правильно. Один мерзавец не стоит жизней честных людей. К тому же они могли позвать другого врача.
– Ты не понимаешь, Хилон, дело совсем не в этом, – Петрей поднял взгляд и посмотрел Хилону в глаза. – Я… я отрёкся от тебя. Соврал, что всегда тебя ненавидел, что был твоим лекарем ради золота. Я порочил имена наших друзей, шутил… – его передёрнуло. – Любого другого такая рана уложила бы в постель на месяц, но это животное оправилось за три дня, и всё это время мы беседовали в этом духе. К концу третьего дня Бойн считал меня своим другом.
– И тогда он подарил тебе мой дом, – без выражения сказал Хилон.
– Я сам попросил. Бойн посчитал это хорошей шуткой. Он отдал мне дом и дал знак, защищающий от грабителей. С тех пор я и живу здесь. Проедаю остатки твоих погребов и пытаюсь хоть как-то сохранить, что осталось. Впрочем, это меня не извиняет: тогда я думал лишь о том, чтобы выжить.
– Да ты не слушай его, господин! – Хлено, видно, не терпелось вмешаться в разговор, её так и распирало от возмущения. – Разве тебе он всё скажет? Он же, считай, себя оговорил! – она раздражённо отмахнулась от пытавшегося возразить лекаря, точно и не была рабыней, а он свободным. – Господин Петрей приютил и меня, старую, и всех этих бездельников! Только благодаря ему мы пережили зиму! Без нас он бы горя не знал! Мятежники, пожри керберы их тени, платили ему достаточно, да только он содержал без малого двадцать ртов!
– Кто эти люди? – спросил Хилон.
– Мятежники, подстилки тираннов, враги свободы, – горько усмехнулся Петрей. – Их мужей убили, дома сожгли, либо отняли, а эти два достойных гражданина приговорены за пособничество Анексилаю и сбежали из Фирейских подвалов. Я их встретил только чудом.
– Господин запретил им выходить из дома и всю зиму кормил просто так, – вставила Хлено.
– Ну, не просто так, – возразил Перей. – Мы вместе чинили и утепляли дом, готовили пищу, шили одежду, а охранный знак Бойна отваживал от нас всех чужаков – жили, точно на острове. Правда, когда пришли латарийцы, из-за этого знака меня едва не казнили. Хвала Синеокой, их начальник Иреон оказался человеком справедливым, даже выдал немного ячменя и солонины. Вот такая история.
– А ты, Хлено, как ты оказалась здесь? И живая?
– Да мне-то что будет, – горестно махнула рукой служанка. – Молодых всех поубивали, а я, старая, даже Эретеросу без надобности. Очнулась под лестницей, цела и невредима, только синяк за ухом. Лучше б меня разорвали на тысячу кусков, чем… чем… – только что столь уверенная в себе Хлено зашлась в плаче.
Хилон долго молчал, боясь произнести то, что был должен. Казалось, если не дать кошмару имени, будет надежда, что он останется лишь дурным наваждением.
– Асфо, отец, – он сглотнул, сдерживая недостойные философа слёзы. – Антифонт… где они?
– В твоей родовой усыпальнице, – Петрей кивнул в ответ на удивлённый взгляд Хилона. В глазах лекаря мелькнуло понимание. – Идём. От этого не уйти, как бы ни хотелось.
***
– Сперва тут почти ничего не тронули ‒ пожар помешал. А потом дом отдали мне, – с натугой отодвинув тяжелый засов, Петрей раскрыл двери склепа. – Может мне не стоит заходить?
– Идём, – сказал Хилон, ступая в тёмный провал входа. Лекарь взял светильник и двинулся следом.
Неверный свет чадящей от дурного масла лампы осветил знакомые своды родовой усыпальницы. Хилон заметил повреждённые, но заботливо установленные на прежние места статуи, в остальном же всё было цело. За этим местом ухаживали, и ухаживали тщательно.
– Остальных мы сожгли и погребли на заднем дворе, боялись заразы, но они здесь.
Не слушая, Хилон на разом ослабевших ногах подошёл к трём грубо составленным надгробиям с выцарапанными на них именами.
– Это кенотафы? – бесцветным голосом спросил он.
– Нет. Мы отыскали тела.
– Как?
– Лекарь способен узнать того, кого лечил. По зубам.
Хилон беззвучно упал на колени и закрыл лицо руками. Не сдерживаемые более, слёзы обильно хлынули по его щекам и бороде.
***
– Так значит, ты стал сыном Евмолпа, – сказал Петрей, наливая себе и Хилону. – Достойный поступок. Твой отец, храни Урвос его тень, одобрил бы.
Несмотря на уговоры, Хилон отказался покидать усыпальницу. Тогда Петрей принёс кувшин вина и какую-то
