Третий Лад - Родион Создателев
Только матушку было жалко. Когда Яков Данилович, сидя верхом на кауром жеребце у ворот имения, обернулся на прощание и взглянул на мать, то отчетливо осознал, что видит её в последний раз...
Кондратий Дроздов сомневался в племяннике. Воспитан без отца, изнежен материнской заботой. Говорит мудрёностями, нахватался сей бестолковости в еретических книженциях, небось. Кондратий сам когда-то подобным карасём воложанским приплыл на служение в Опричнину, только дядька вовремя успел щукой стать. Побывал при трудах он, нарос чешуёй острой. А ныне Опричное войско неприкаянной шишкой на теле государства торчало. Нарост не рассасывался, но и прежней значимости уже не имел. Так, былой трепет рождал, порой, в грешных душах...
В начале пути дядька и Яков сделали небольшой крюк. Кондратий дозволил племяннику проститься с родными местами. Юный дворянин смотрел на синеватые воды реки Воложи, гарцуя на жеребце у вершины холма, и в его нутре колыхнулось неведомое прежде чувство: странная помесь тоски и тепла, будто свежеиспечённый каравай надломили...
Так никого и не убив, дядька-кромешник покинул родной край.
После полудня остановились на привал у края дороги. Опричник сидел на траве и, прислонившись спиной к стволу берёзы, смачно кусал зубами ломоть ржаного хлеба, а потом маленькими глотками хлебал молоко из кувшина-крынки. Карасю Якову хотелось трапезничать таким же макаром — с какой-то особой удалью воина и хищника. Его внимание привлек степенно парящий над полем коршун. Яков поставил крынку с молоком на землю и перекрестился.
— Коршуна не пужайся, — ухмыльнулся дядька. — Ни коршуна не боись... ни вра́на. Чёрный воронец — заступник наш. У людей и прозвище по нам такое гуляет.
— Дядя Кондрат, отчего народ так не любит опричников?
— Опасаются. И поделом. Вот ответь мне, Яков Данилыч. Что есть Опричнина, как сам разумеешь?
Парень в задумчивости пошевелил складками лба.
— Личное войско Государя. Для защиты Отечества.
Кондратий кхекнул на такие слова племянника.
— Государь для нас — и есть Отечество. И мать ро́дная и батюшка и сестрица. Понял? Верные псы мы его. Любого, кто на Царя глотку дёрнет — в кровь закусаем. Кожу мне раздери, если не так.
Яков отвёл русую голову в сторону. Привязанный к дереву вороной конь опричника щипал травинки, с края седла колыхалась отрубленная пёсья голова. Виднелись жёлтые сгнившие клыки ухмыляющегося пса.
— Нос выше держи, Яшка. Чего опечалился? Уныние — грех!
— Отца покойного вспомнил, — пробормотал чуть погодя парень.
Кондратий Дроздов ощерил рот в хитрой улыбке:
— Вскоре в место одно прибудем. Есть гостинец там для тебя, Яков Данилович — обомлеешь...
На завтра к вечеру путники прибыли к каменной постройке из трёх связей в вышину. Пристегнув скакуна к коновязи, Яков Лихой пытливым взором окинул грязно-бурые стены крепости с крохотными оконцами, благословленные крестами решёток, и без труда сообразил — сыскной острог. Дядька увёл племянника на задний двор крепости: круглый кусок вытоптанной земли без единой травинки, огороженный частоколом. К Кондратию Дроздову подошёл государев муж: служивый в тёмно-синем кафтане с брусничными позументами — ярыжный старшина.
— Здоровым живи, Кондратий Карпович, — засипел ярыга.
— Здрав будь, Тимохин, — с достоинством ответил Кондратий.
Яков Лихой отметил: “Оба служивые старшины (один — опричный, другой — ярыжный), но сразу понятно — кто здесь главный.”
— Не окочурился подарочек? — грозно сверкнул карими глазами кромешник. — Али не сбёг от вас? Кожу вам раздери, если так.
Ярыга-старшина добродушно рассмеялся в ответ. Затем Тимохин приложил ко рту пальцы и заливисто по-разбойничьи свистнул. Спустя пару мгновений двое ярыжек выволокли на задний двор заключённого: побитого пожилого мущину с серебряной серьгой в ухе и густой копной седых волосьев на башке и такой же седой бородой. Служивые подвели пленника к старшине и его гостям, подсекли узнику ноги и тот бухнулся коленями наземь.
— Знаешь, кто этот ворюга, Яша? — пророкотал громовым голосом дядька Кондратий.
Разбойник опустил седовласую башку вниз, пряча глаза в землю. Яков Данилович пристально глядел на кудлатого варнака и в его нутре колючим ежом шевельнулось недоброе предчувствие...
— Откуда мне знать, — пробормотал в ответ парень.
— Сам атаман... Ванька Дышло. Отца твоего убивец. Сколько годов хулиганил, а всё одно попался, окаём гадкий, — представил арестанта опричный дядька.
Яков Лихой вспыхнул лицом и схватил пятернёй рукоять сабли, что покоилась в ножнах на перевязи из добротной телячьей кожи — подарок дядьки Кондратия.
— Каков гостинец, Яков Данилович? — осклабился щедрый дядька. — Благодари старшину Тимохина. Этого подлеца ещё с седмицу назад должны были кончить. Упросил я: сберечь для тебя разбойничка.
Ванька приподнял кучерявую башку вверх и, покалывая опричника глумливым взором, прохрипел дерзость:
— А я подумал указ вышел от Государя: помиловать мою личность за немалые заслуги перед Отечеством.
Ярыга Тимохин в момент подлетел к арестанту и отвесил наглецу щедрый подзатыльник.
— Казни его, Яков Данилович, — приказал дядька.
Ярыжки в два счёта перевязали варнаку кисти рук, вывернув их за спину. Юный дворянин почуял тошноту в глотке...
— Руби ему башню, добрый молодец. Приказ у нас: башку вора на обозрение ставить, — уточнил способ казни ярыга Тимохин.
Яков Лихой, волнуясь и закипая праведным гневом, за два шага приблизился к убийце родителя. Потом он дрожащей рукой вынул саблю из ножен и занёс клин вверх... Кондратий Дроздов и троица государевых ярыг отступили на пару шагов назад.
— С потягом секи, — поучал дядька, — от уха руби, остриём по вые: борзо́, резво... на себя потяни удар! Да сбоку зайди... х-хобяка!
Дрожь в деснице Якова не унималась: сабля колыхалась, сотрясая острым клинком плотный вечерний воздух на дворе сыскного острога. По лбу и шее доброго молодца заструились липкие и противные капли пота. Время текло ручьём, сабля продолжала впустую рассекать воздух. Суровое лицо дядьки Кондратия сверкало молниями...
Да убей его, колупай. Брось валандаться. Убивай.
Кудлатый варнак прыснул усмешкой в седую бороду, глядя на лицо сопливого ка́та: влажное от пота и червлёное, словно рябиновый куст, примкнувший к изгороди.
— Видал я тебя тогдась... Малец совсем был. Спал в повозке сном сладким, — прохрипел вор с некой светлой печалью...
Яков опустил оружие. Парень тяжело
