Дом, где живет чудовище - Мара Вересень
Та, что в зеркале, коснулась драконьей метки на плече и прижала ладошки ко рту. А я кивнула. Я буду молчать. Да и не так уж они и нужны — слова. Все самое страшное и самое важное происходит в тишине.
Затем я опустила веки, позволяя чудовищу спрятаться, как хотела спрятаться сама, и так, не открывая глаз, отступила на несколько шагов назад, затем повернулась и безошибочно нашла рукой ручку двери.
“Теперь можно”, — сказал мне мой Лар после танца, и я снова его послушалась. Мне хотелось слушаться его так же, как дерзить ему и говорить глупости. Попалась. Страшно попалась. Простила чужие белые руки на его плечах, заперла свой страх, разбила свою скорлупу. Один дракон сделал из меня чудовище. Что будет теперь?
Глава 22
Комната оказалась пустой. Даже штор не было. Только диван, странным образом — почти в центре, чуть под углом и спинкой к двери — поставленный перед полукруглым почти во всю стену окном. Старинный знакомец. Вот он где. Со своей выгоревшей обивкой и двумя потертыми подушками. Комната мгновенно стала будто своей.
Свет, зыбкий и неуверенный, проникал снаружи из сада, усеянного фонариками. Отюда, сверху, они казались запутавшимися в ветвях светлячками. На узкой полке над фальшивым камином стоял подсвечник со старой пыльной свечой, потекшей восковыми слезами на такие же пыльные бронзовые завитки. В коробочке рядом нашлось несколько спичек.
Огонек вышел маленький и дрожащий. Я боялась шевельнуться, чтобы не задуть, ведь зажечь свечу удалось только с последней спички. Это было глупо, но хотелось вот этого дрожащего огня и света, а не только того, что тайком пробирался из сада и подглядывал в комнату. Еще бы одеяло, чтобы было уютнее ждать. Натянуть до подбородка. Ну ничего, знакомые подушки тоже вполне ничего.
Я смотрела на свечу. Сначала в сад, но он казался чужим, не тем, к которому я привыкла, будто тоже, как Алард сегодня, он надел странную маску. А свеча была настоящей, дрожала и боялась сквозняков.
Я сбросила туфли и забралась на диван с ногами, зарывшись в юбки, как в серое, изредка вспыхивающее розовым облако. И не заметила, как уснула.
Мне приснился сон. Море и закат. Шершавый песок под пятками. Шелест. Шорох. Ночь дышала. Живая и теплая. И мое сердце билось рядом. Такое большое и сильное, какой я не стану никогда, но мне и не нужно, потому что был он. И я потянулась. Во сне. В полудреме, задыхаясь от нежности, и…
— Вот мы и дошли до поцелуев, — сказал Раман Лансерт и провел тыльной стороной ладони по моему лицу, шее…
Зашумело в ушах и руки сделались влажными и тяжелыми. И затылок. Я не могла пошевелиться. Во мне было полно воды, она давила, прижимала меня, не давая вдохнуть, пока я не отпущу ее, пока кто-то другой не перестанет…
— Я едва заметил как вы проскользнули по балкону наверху. Платье выдало. Так сбежать… Я еще ни разу никого не желал так сильно как вас. Наваждение… — шептал Раман, покрывая поцелуями мое лицо, а я… я считала шаги. И не могла пошевелиться. Как всегда. Как тогда.
…собраться в комок, обнять руками ноги под коленками и намертво сцепить пальцы, подтянуть колени к груди, спрятать в них лицо…
…или ударить и смотреть, как он перестанет дышать, хватая темную тяжелую воду текущую с моих рук…
Дверь открылась оглушительно бесшумно и когда ударилась о стену, водяной пузырь лопнул. Раман выпрямился и встал с дивана. В свете белых молний, ползущих по стенам, его красивое лицо казалось мраморной маской с пустыми провалами там, где должны были быть глаза. Маска улыбалась. Выиграл, пусть и не победил.
— Выйди, — велел лорд Эдсель и Лансерт повиновался.
Молнии рассыпались, снова стал виден дрожащий желтый свет. Свеча догорала, отчаянно вытягивала узкий трепещущий язык вверх, исходила дымом, восковые слезы застывали на краях подсвечника и пачкали камень полки.
Я поднялась и села, держась за спинку дивана. Так мне было легче. За старый диван держаться проще, чем за осыпающийся край обрыва, что чудился позади.
Тот, кто шагнул ко мне, с этого обрыва падал. Бесконечно долго.
Я пыталась поймать его взгляд, но он ускользал. Прятался.
На Аларде была странная маска на четверть лица, шрамы тянулись вниз, будто росли из нее прямо по коже. Прямо по сердцу.
Это я… Это все я… Моя вина, Лар…
— Нет бы просто залезть ко мне в постель, как делали прочие до вас и на этом успокоится, но нет! — Стекла жалобно дрогнули, как дрожит воздух от грозового раската, только громыхнуло не снаружи, внутри. — Вам нужно было сделать все куда более отвратительным способом. Вы забрались мне в душу и все там… И все.
Алард зажмурился. Так сильно, что видны были лишь кончики ресниц. Коротенькие щеточки. Острые иголки. Зубы стиснул. Звук, что родился в его груди и горле так и остался там, раздирая его изнутри. Сведенные судорогой руки сжимали край спинки побелевшими пальцами.
Было тихо. Почти. Снизу доносились едва уловимые обрывки музыки и голоса. Поэтому я слышала то, что осталось за стиснутыми зубами. Я слишком хорошо знала этот звук. Так кричит отчаяние. То, что превращает нас в чудовищ.
Я встала коленями на диван и положила свои руки поверх его. Провела пальцами по венам и посмотрела в глаза цвета шторма.
— Не смейте орать на меня, когда я этого не заслуживаю.
— Вы заслу…
— Нет.
— О, небо…
Он дернул головой вверх и в сторону и рванулся уйти, но мои руки лежали, и у него ничего не вышло, хотя у меня маленькие руки. Куда меньше, чем его. И сейчас мне хватило и одной, чтобы продолжать удерживать его рядом. Второй я коснулась лица с той стороны, где он был настоящий. Пробираясь под маску пальцами, будто под приставший к коже кусочек скорлупы, и избавилась от него, а потом потянулась и нашла губами упрямые губы. Просто поцелуй. Легкий. Просто лепесток упал.
— Вы не можете, — прошептал он, и я слышала, как его отчаяние мечется за ребрами.
— Могу, — тихо сказала я. — Вы на меня наорали. Теперь вы мне должны.
И поцеловала снова.
Если бы мне сказали выбрать момент, в который можно умереть счастливой — это было бы сейчас. Но чудовища жадны
