Возвращение (СИ) - Галина Дмитриевна Гончарова
Федор смотрел, не отрываясь, каждой секундой наслаждался. А Михайла...
На ведьму не смотрел он, противно было. А вот крики слышал. И запах чуял, а уж когда на Федора поглядел ненароком...
Вот тут Михайлу и пробрало.
Кинулся он за ближайший помост — и так там проблевался, что чуть кишки не выплюнул. До того мерзко ему было видеть от пота блестящее, влажное лицо царевича, глаза его выпученные, язык, который губы облизывает...
Федор — наслаждался.
Каждой минутой мучений несчастной, каждым криком, каждым стоном — наслаждался.
Определенно, что-то с ним не так.
* * *
— Ах ты дрянь такая-сякая! Замуж тебе?! Да я тебя...
Крик разносился по всему терему.
Устинья вылетела из светлицы, словно ошпаренная кошка. Что случилось-то? Почему ее батюшка так кричит?
Бабушка еще уехать не успела, а он...
— Батюшка?
Ее отец стоял посреди горницы, а у боярских ног скорчилась одна из холопок. Настасья.
И кажется...
Отец ее до отъезда привечал. И сейчас к себе позвал... зачем?
Устя даже разозлилась на себя. Вот вопрос-то, учитывая, что на девке сарафан порван и на щеке след от боярской пятерни пропечатался.
— Пошла вон! — рявкнул боярин. — А ты... я сейчас тебя...
И выглядел он так... Устя точно поняла — сейчас отдаст приказ, и бросят несчастную холопку под плети. А за что?! Что она такого сделала-то?
Рассуждать было некогда.
— Батюшка, не вели меня казнить, вели слово молвить, пока насмелилась.
Устя кинулась перед ним на колени, оттесняя в сторону опешившую девку.
Боярин так ошалел, что даже не ударил родимое детище. Смотрел круглыми глазами, ровно филин, только что не ухал изумленно.
— Батюшка, виновата я перед тобой. И хотела б рассказать раньше, да не насмелилась, — продолжала Устя. А сама пихнула ногой Настасью. Мол, брысь отсюда, дура! Настолько дурой та не была, и принялась шустренько отползать к дверям. А Устя уцепилась за ноги отца. — Прости меня, пожалуйста...
И слезы градом покатились...
Боярин так опешил, что сразу и не сообразил, что сказать. А потом уж и поздно было, только дверь качнулась. Петли смазаны хорошо, не скрипнули, а хлопать ей Настя не стала. Жить хотелось...
— Да что случилось-то, Устинья?
— Батюшка... прости меня, родненький...
Боярин начал снова наливаться гневом, растерянность закончилась, и Устя поспешно выдала то, что смогла придумать.
— Батюшка, не нарочно я...
— Да что ж ты такого сделала, дурища?
— Батюшка, я... не бабского это ума дело, понимаю. Виноватая я со всех сторон...
— Да что ты такого натворила? — окончательно вышел из себя боярин.
— Тятенька, я языки сама учить взялась. Хотела вас просить, чтобы мне учителя наняли, да не насмелилась... сама пыталась. А тут крик... Аксинья тебе вперед меня рассказать хотела, подумала я, что ты на меня прогневался!
Боярин только головой покачал.
Какие ж бабы — дуры!
— Какие языки ты сама выучила?
— Латский да франконский, — Устя даже не покраснела. Хотя знала и другие, но эти самые ходовые. И простые, кстати, тоже. Джерманский, лембергский куда как сложнее.
— Ну, скажи что-нибудь по-франконски.
Устя кивнула.
— Ком алле-ву?*
*- искаж. фр. Comment allez-vous, прим. авт.
Спросив у дочери то, что сам помнил, боярин задумался.
С одной стороны, не бабское это дело — учение. Понятно, читать — писать — считать. Это уметь и знать надобно. Но что-то большее — к чему? Бабье дело семьей заниматься.
С другой стороны... а что — с дугой стороны? Ему-то что с того? Вот замуж выйдет, пусть муж с ее придурью и разбирается.
— И ради этого ты так бежала и орала?
Устя потупилась.
Ну не скажешь ведь — бежала, чтобы не дать тебе глупость сделать, орала, потому что ты, батюшка, орал, другого способа до тебя достучаться и не было.
Боярин кивнул.
— Дура, как есть. Хорошо, иди, да Настасью сюда кликни.
Усте это не понравилось. Она тут на весь терем себя дурой выставляет, чтобы Настьку все-таки запороли? Вот еще не хватало!
— Батюшка, знаю, что не в свое дело я лезу.
— Вот именно.
— Я у маменьки попросила Настасью себе в прислуги. Маменька и отдала.
— Вот как?
— Ее вина — мой ответ.
Теперь задумался боярин.
А что он скажет? Я твою девку на спину завалить хотел, а она отказываться начала? Я и осерчал? Как-то такое дочерям незамужним и не говорят.
— В чем она провинилась, батюшка?
— Эммм... дура, как есть. Приказал ей одежду мою починить, так она орать начала.
— И правда дура, батюшка. Давай, я твою одежду и починю, и выстираю, и почищу. Чего ты эту дуру позвал, я б все лучше сделала, — согласилась Устинья.
Боярин только рукой махнул.
Гнев прошел, и он лишний раз убедился, что все бабы — дуры. Судьба у них такая, наверное.
* * *
Настасью Устинья нашла на сеновале. В сарае, в котором хранилось сено.
Та ревела в сорок три ручья, и девушке пришлось сильно дернуть холопку за ногу, чтобы та обратила внимание на боярышню.
— Чего воешь?
— Боярышня? Тебе чего?
Так бы Настасья промолчала, куда уж ей, холопке у Заболоцких, голос повышать. Но коли все равно засекут до смерти — чего терять-то?
— Того. Отец на тебя не гневается, я ему сказала, что ты мне прислуживаешь. Поняла?
Настасья захлопала глазами, как разбуженная сова. Боярина понять можно было. Красивая баба — она и после долгих слез была красива. Высокая, статная, с золотой косой до колен, с васильковыми глазами, круглолицая, что называется — кровь с молоком. Тут кто хочешь соблазнится.
— П-поняла.
— Что ты ему сказала такого? Мне знать надо, ежели что...
— Что с Егоркой я... боярин ведь уехал. А я замуж хочу, за Егорку, детей хочу... люб он мне!
— А ты ему?
— И я...
— Не будет он тебя попрекать, что не девкой взял?
Настасья только рукой махнула.
— Да знает он про твоего батюшку, боярышня. Про все знает. Сказал, ему все равно, что было. До него... он тоже не в поле себя нашел, и у него бабы бывали. Вот когда потом — уже измена. А до того не страшно. Я с батюшкой твоим поговорить хотела, а он сразу меня начал... — Настасья поняла, что о таком как-то и не надо бы боярышням говорить, о другом сказала. — Ежели б разрешили нам в деревню уехать, Егор — он с лошадьми хорошо понимает...
Устинья только рукой махнула.
— Хорошо. Поговорю я еще раз с отцом, пусть он тебе приданое даст. И лишний раз ему на глаза не попадайся. Поняла?
— Да, боярышня...
Устя
