Расколотый мир - Анастасия Поклад
Не успел Костэн решить, как ему распорядится бесценным даром людской наследственности, по полу хлестнул сильнейший порыв ветра, даже со стеллажей, судя по звукам, попадали вещи. Раздался громовой удар, от которого сотрясся пол, почти одновременно — женский вскрик, топот ног у самого уха, звон битого стекла. Костэн не без труда поднялся на локтях и увидел Тоню с ее неизменной шваброй, погнутый алюминиевый сейф на полу у порога, а под ним — в кровь раздавленное тело. На разлитом масле догорала черная удавка.
— Улетел, тридцать четыре смерча ему в зад, — ругнулась Тоня. — Руку мне выкрутил.
Уборщица ловко схватила ведро с водой для поливки березы и опрокинула в пламя. Зашипело, огонь погас, благо, не разгорелся толком на каменном полу и не успел перекинуться на деревянные стеллажи. Костэн перевел взгляд на разбитое окно. С острых краев стекол капала кровь, кое-где висели обрывки ткани. И правда, вскочил на доску и улетел. Люди говорят, уйти по-сильфийски — через окно. Наверняка сами выдумали.
Постепенно в голове Костэна выстраивалась картина событий: двое людей какое-то время следили за его кабинетом. Решив, что хозяин ушел, они пробрались внутрь. Один начал обыск, второй остался в коридоре. Издалека, по свету лампы вычислил непростительно беспечного агента, затаился, а оказавшись сзади, решил убить самым простым и быстрым способом — придушить. Но Костэн начал сопротивляться, едва не устроил пожар, да и вообще наделал шума. На шум из недр корпуса примчалась уборщица Тоня, и, как истинная сильфида, устроила сквозняк, от которого на пол обрушился висящий над порогом старенький сейф, раздавив одного из лазутчиков. Второй почел за счастье скрыться.
Оставалось лишь два неразрешенных вопроса. Костэн начал вставать, но рядом тут же оказалась встревоженная Тоня.
— Посиди, Липка. Я сейчас ветерка нагоню.
— Лучше водички, — голос звучал сипло и подрагивал.
— А зачем води… ах, да, — Костэну казалось, что он видит, как в глазах Тони разворачиваются страницы его личного дела, где записано, кто его прабабка и почему водичка лучше, чем поток воздуха в лицо. — Ох, Липка, я ведь думала, что не успела. Повезло тебе с родней.
— Как им вообще удалось сюда пройти? — проворчал Костэн, оглядывая себя. Форменные штаны безнадежно испорчены: залиты маслом и кое-где обгорели. К счастью, огонь не успел прожечь плотную ткань и добраться до кожи. Ботинкам с металлическими носами повезло больше, только почистить надо.
— Здание большое, я одна, — недовольно фыркнула Тоня, протягивая стакан.
Вода пахла укропом, но Костэн никак не мог понять, налили туда каких-нибудь капель или просто помыть забыли.
— Хвала Небесам, что я смог на тебя рассчитывать. Или не Небесам, а начальству?
— Я просто уборщица, — отрезала сильфида. Потом уголки ее губ чуть приподнялись. — Просто уборщица четырнадцатого и пятнадцатого корпусов тайной канцелярии.
Костэн посчитал ответ исчерпывающим. Течет время, меняется начальство, из стажеров вырастают агенты, а Тоня все так же раздувает пыль по коридорам и орудует шваброй. И пусть Небеса упадут на землю, если простая уборщица в сильфийской разведке за столько лет может остаться обычной!
Тоня тем временем поджала губы, глянув на раздавленный труп у порога.
— Смерчи бы побрали этот ваш сейф. Я знала, что когда-нибудь он непременно упадет. Очень неудачно вышло: мы не сможем опознать лазутчика в лицо. Проку теперь с того, что человек не развеивается?
— Никакого, — согласился Костэн, вставая и проходя к столу.
Ящики были выворочены, а листок с ведскими каракулями пропал. В глубине души агент даже порадовался, что теперь возиться с ними будет кто-то другой. Возможно, коллега из орденской разведки. Но потом Костэн представил, сколько отчетов придется дать из-за утраты одного-единственного клочка бумаги, сколько новых версий с планами разработать, и мысленно застонал. Вот ничего хорошего от людей не бывает! Помимо зерна, конечно. Ни один сильф не сможет вырастить по-настоящему большого урожая, даже на плодородной земле — проверено. Не благоволят высшие силы.
Тоня тщательно обыскала убитого, не погнушавшись измазаться в крови, но ничего не нашла, кроме старого шрама на ноге. Должно быть, в молодости убитый воевал.
— Одежду и труп приобщим к делу обды, — решил Костэн. — Я почти уверен, что до Ордена дошли слухи о наших агентах подле нее. А если люди столь неосмотрительно решились залезть в канцелярию, им уже многое известно.
— Как раз нынче у Верховного гостит принамкское посольство, — напомнила Тоня. — Эти двое могли быть в их числе.
— Если так, то мы вскорости это узнаем. Люди в последнее время стали нервны, невнимательны. Обда еще не объявила открытую войну Ордену, а те уже боятся ее не меньше, чем полвека назад. И, пожалуй, даже больше, чем ведов. Кроме того, Орден боится, что после гибели наших послов мы не пожелаем иметь с ними дел и поддержим обду.
— Поразительные существа — люди, — фыркнула Тоня, машинально вытирая шваброй растекшуюся по полу кровь. — Они помнят, как страшна обда, но не помнят, почему сильфы тогда поддержали именно их и продолжают поддерживать.
— Да, старый Принамкский край нам невыгоден еще больше, чем пропадающие послы. Однако людям это знать ни к чему. Обда хитра и, по словам Юргена, не лишена обаяния. Но она слаба, — Липка рассуждал вслух, глядя на падающие за разбитым окном снежинки. — Вот если нам удастся создать из нее новый Принамкский край, угодный нам, тогда и Орден, и веды ни к чему. А пока что лучше не гнать ветра. Кто знает, может быть, Орден еще пригодится нам, чтобы избавиться от обды.
— Кто знает, — согласилась Тоня.
* * *
Костэн летел домой навстречу холодному зимнему рассвету. Крупинки снега еще жалили лицо, но уже редко, словно метелица тоже безумно устала за эту ночь. Льдистое небо из черного делалось стальным, потом на горизонте понемногу начинала проглядываться розоватая дымка.
Зимнее небо никогда не спутаешь с летним. Оно сдержанное, лишенное буйства голубых красок и золотистых облаков. Зимой небо пахнет холодом и кислым северным ветром. Гулкое, словно позвякивающее от невидимого инея, в который облачаются ветра, но вместе с тем ни летом, ни весной не отыщешь в небе таких нежных, едва заметных глазу переливов. Из сероватого в розовый, из ровного блекло-голубого в курчавую муть снеговой тучи. И звезды, звезды, подчеркнутые остреньким серпом месяца, как дополнительные снежинки, никогда не падающие вниз. Летом небо поет — зимой же отзывается самым мелодичным на свете эхом, и лишь снежинки порой шуршат друг о
