Никита Елисеев - Судьба драконов в послевоенной галактике

– Неужели вы один изучили?

– О, нет, нет, – жрец поднял руки, – нет… Ни Федька коем… нет… Это крокодиль… училь, он гофориль мне… ты – турак, биль… палка, крокодиль… училь… Витель, что я… тайно, сначала биль, потом училь, биль и училь…

– Крокодиль? – недоуменно спросил Валя. – Какой крокодиль?

– О, фы – хитрый, – жрец заученно-фальшиво засмеялся, – о, фы – мутрый крокодиль…

Жрец стал бить поклоны:

– Я просиль, чтобы софсем мало девушка. Софсем.

– Мало? – переспросил Мишель. – Ты вон сколько себе нахапал.

– Но я должен делиться с крокодиль – не один Нахтигаль.

Мне стало не по себе от моей догадки.

Я взял за руку Мишеля. Он резко вырвал руку.

– Ну, что ты цапаешь, как девка в темной комнате: ах, мне страшно, ах, я так боюсь, ах, что вы делаете, ах, как вам не стыдно. Ну да, (бормот.

– Б… – выдохнул Валя, – как же он подхватил?

– Так, – Мишель вступил в круг света рядом со жрецом, – эй, слушай, как тебя? Я – понял? – я – добрый крокодил… Я никого не ам-ам, понял?

– Поняль, поняль, – закивал жрец, – Тихон тоже очень, очень тобрый крокодиль… Я – понимайт… Нахтигаль – слой, плохой, фу… Нахтигаль ель и плеваль… если пы не крокодиль, тобрый, тобрый, Нахтигаль фообще бы не ель… фу, слой…

– Так, – Мишель потянулся, – круто… Где – крокодиль? Где он? Хотим – видеть! Понималь?

Мишель орал, как глухому, раздельно выговаривая каждое слово…

– О, та, та, – закивал жрец снова, – понималь, понималь, я – отфодить…Та? Фы будете иметь еще польше девушек, я отфодить.

– Притуши фонарь, – приказал мне Мишель.

Я убавил яркость.

Жрец заморгал.

– Мишель, – спросил я, – а разве это случается на других планетах? И почему это называется "(бормотом"?

Жрец поднялся:

– Я… идти?

– Идти, идти, – махнул рукой Мишель, – не вздумай прыгать в сторону. Понял? Убьем. Слово "убьем" понимаешь?

– Упьем? – жрец недоуменно оглядел нас, чуть выступающих для него из тьмы, наверное не имеющими для него объема, едва ли не нарисованными фигурами. – Упьем? – повторил он. – Не понимайт.

– Съедим, – объяснил я. сообразив в чем дело.

– О, – обрадованно закивал жрец. – Это – понимайт, это – знайт…

Ночь кончалась, когда жрец привел нас к пещере. Вернее, то была не пещера, а некое углубление в горе, этакая вертикальная яма.

Мы увидели в уже сереющем свете начинающегося утра стол и стул, сидящего на стуле Тихона, нога на ногу, одетого во френч, в великолепных офицерских брюках – ни дать ни взять начальник школ, и даже стек в руке.

Перед расфранченным Тихоном стояли девушки.

Тихон махнул стеком и гортанно выкрикнул что-то. Одна из девушек подошла к столу. Она стояла перед Тихоном руки по швам – и в одном этом стоянии голой девушки перед расфранченным, разодетым Тихоном было столько всего, что мне уже захотелось шарахнуть по этому гаду…

Тихон откинулся на стуле:

– Хороша, канашка, – выговорил он, и я понял его.

Я отвернулся.

Валентин Аскерханович шепнул:

– Это – зря. По инструкции полагается смотреть, если ты – настоящий "отпетый".

Я поднял голову.

Зеленая пупырчатая тварь громоздилась над девушкой.

Спина твари будто бы состояла из множества шевелящихся, сплетающихся и расплетающихся червей.

– Я тебе не нравлюсь, красавица? – услышал я издевательское, – а вот так, вот – эдак?

И Тихон повернулся к ней "спиной".

Я увидел омерзительное, белое, склизкое брюхо, вздрагивающее горло жабы.

– Я, – говорил Тихон не для девушки, для себя, – двуликий Янус… Вижу, чувствую, ем, убиваю обеими сторонами тела…

– (бормот, сказал Мишель внятно, но тихо, – (бормот – самый, блин, настоящий… Одноглазый! Иди, выведи парня… Воон, к тому кусточку и оттуда кликни, кликни его погромче, чтобы пошел на тебя… Валя, бей из "тога", нужно тело привезти.

Валя вытащил небольшой черный, похожий на пистолет "тог".

Я подбежал к указанному Мишелем месту.

Тихон резко повернулся в мою сторону "червяками". "Ага, – сообразил я, – не очень-то ты двуликий."

– Тихон, Тиша, – громко позвал я, – иди! Надо поговорить.

Тихон зашипел почти по-змеиному, впрочем, в этом шипении я будто различил неистовую, клокочущую ругань, и пошел на меня, чуть набычившись, чуть принагнувшись.

И странным был этот его ход, его движение. Мне показалось, что тварь вышагивала ко мне едва ли не обреченно, едва ли не подневольно…

Так Нахтигаль, давясь и корчась от боли, пожирал свои жертвы.

Нечто сильнее Тихона, сильнее его ума, его осторожности, инстинкта самосохранения (как-никак, опытнейший "отпетый"!) гнало его на меня.

Впрочем, возможно, мне это и казалось

Валентин Аскерханович выстрелил, когда оставалось совсем недалеко, когда я уже чувствовал дыхание твари, которая когда-то была Тихоном.

Тихон рухнул у самых моих ног.

– Его пример – другим наука, – услышал я голос Мишеля, – ишь чего удумал! На вольном воздухе попрыгать… Ах ты…

Мишель не успел договорить. Я смотрел на валяющегося на траве чужой планеты Тихона, Тихона, ставшего тварью. Я увидел его лицо. Именно лицо, а не морду, не харю, не рожу. И это было особенно страшно – человеческое, искаженное неизбывной нечеловеческой мукой лицо у рептилии, у жуткой гигантской твари. "Э, – подумал я невольно, – да ты больше нуждался в лечении, чем в наказании".

Вввизг, вернее – взвизг, как хлыстовый удар.

Первой рванулась к убитому Тихону девушка, стоявшая перед ним навытяжку.

По дороге она опрокинула столик, а стул отлетел в заросли так, что можно было подумать: это он сам отпрыгнул.

Девушка ногой врезала Тихону в отвратительное, когда-то шевелящееся множеством червей брюхо.

Следом за первой кинулись и другие.

Жрец крикнул что-то, явно предостерегающее, но остервеневшие женщины с вполне понятной и все равно страшной радостью не слышали никого и ничего. Ввввизг.

– Мишель, – услышал я вопль Валентина Аскерхановича, – да ты что? Чувих сейчас только огнеметами! Только!..

– Блин, – орал в свою очередь Мишель, – Валька, пусти! Чем я отчитываться буду: на мне два трупа!.. Пусти… Если обормота растопчут, растащат, чем я отчитываться буду? Раз в жизни такая удача бывает – живого (бормота подстрелить и в целости трупешник доставить. Пустии! Они же мне ни ласты, ни плавника от (бормота не оставят…

Я оглянулся.

Мишель всерьез рвался в свалку, кишевшую недалече от меня.

Я крикнул Мишелю:

– Погодь! Все уладим без огня и дыма!

Я поискал глазами жреца.

Жрец сидел на земле, поджав ноги, выпростав руки, развернув ладони встречь восходящему солнцу.

Казалось, он не слышит воплей девушек, разрывающих на части тело их недавнего мучителя, не видит Мишеля, скидывающего огнемет с плеча, чтобы садить огнем в толпу обезумевших от счастья освобождения и мести людей.