Ксения Медведевич - Кладезь бездны

   К нему подходили, кивая и улыбаясь.

   - Пусть тот, кто хочет, бежит! - крикнул халиф. - Храбрецы пойдут за мной в рай!

   Гвардейцы-фитьян согласно кивали и молча поднимали вверх ладони: Всевышний велик! Рай ждет сраженных в войне за веру!

   Глядя, как обнимаются и обмениваются приветствиями мученика его люди, аль-Мамун поднял ладонь, готовясь отдать последний приказ:

   - О верующие! Настал наш черед...

   - Стой!

   Халиф застыл с поднятой рукой - запястье крепко перехватил Тарик.

   По толпе готовящихся принять мученичество людей прошел мрачный ропот.

   Аль-Мамун скрипнул зубами и обернулся, чтобы посмотреть туда же, куда и все - на наглое существо, вцепившееся своими неверными пальцами в руку эмира верующих.

   - Не надо, - неожиданно просительно сказал Тарик, не давая ему раскрыть рта.

   - Что?! - прошипел Абдаллах.

   И опустил наконец руку - а то они походили на ушрусанских девушек в танце.

   - Ты хочешь приказать нам пойти и умереть в бою? - прижав уши, поинтересовался нерегиль.

   - А что я должен, по-твоему, приказать людям?! - взорвался халиф.

   - Если ты прикажешь мне пойти и умереть - я пойду и умру, - тихо и раздельно пояснил Тарик.

   Словно они тут были вдвоем.

   - Ну и?.. - аль-Мамун терял терпение.

   - Не надо отдавать мне такой приказ, - все так же тихо сказал нерегиль.

   Вдох-выдох, надо успокоиться. Ну не орать же на него, неверного, в такие мгновения...

   - Какой же приказ мне тебе отдать, о Тарик?

   Нерегиль окинул взгядом поле боя, на котором погибало войско верующих. Теперь карматские ряды можно было увидеть - они действительно шли неправдоподобно слитными, щит к щиту, рядами. Как широченный таран, сгребающий мечущийся перед ними человеческий мусор к огням ада... Аль-Мамуну показалось, что в широко раскрытых глазах Тарика тоже пляшет красный огонь джаханнама - и вздрогнул, пытаясь стряхнуть наваждение.

   Холодные, во всю ширину раскрытые глазищи ввинтились в него неподвижным взглядом. Черные точки зрачков затягивали на смутное дно, где не было места желаниям или памяти. Лишь льющийся мрак и спокойная ночь.

   В ночной тишине, глаза в глаза.

   Тарик улыбнулся, без всякой радости:

   - Прикажи мне победить.

   В ночной темноте лицом к лицу знобило, как на ветру, губы не слушались:

   - Ч-что?..

   Та же морозная улыбка:

   - Прикажи мне победить.

   - Мы не можем победить, это невозможно, это...

   Мрак плеснул пламенем, аль-Мамун почувствовал нетерпеливую ярость:

   - Прикажи мне защитить тебя.

   - Но...

   Горячее злобное нетерпение возросло:

   - Прикажи - мне - защитить тебя. Тебя и твоих людей, о халиф.

   "Он сошел с ума", с опозданием догадался аль-Мамун. "Он сошел с ума - из-за того, что потерпел поражение". И с облегчением, отстраняясь, как от буйного, тихо пробормотал:

   - Хорошо, Тарик, хорошо. Я выполню твою просьбу.

   И, уже выныривая из сумеречного мира, в котором властвовало безумие нерегиля, почти ласково сказал:

   - Защити меня, о Тарик. Я приказываю тебе победить.

   Видимо, следом аль-Мамун сморгнул.

   Открыв через мгновение глаза, он испуганно заорал.

   Тарика больше не было.

   Ночи, сумерек, утра не было тоже.

   Среди заполошных человеческих криков разливался высокий жгучий огонь. В огне, раскинув крылья, разевала клюв хищная птица. Птица тоже кричала человеческим голосом - от боли. Она вся состояла из жгутов света и бьющих молний.

   С шелестом втянув в себя свет, птица исчезла внутри высокой фигуры нерегиля. Тарик стоял - окоченевший труп сиглави лежал на боку, хорошо видный сквозь прозрачную кисею энергий, колыхавшихся вокруг сумеречника, - и странно, горько смотрел на аль-Мамуна.

   Тот попытался выдавить из себя какое-то хриплое слово.

   Тарик криво улыбнулся, вскинул руки - и со свистом мгновенно отросших перьев поднялся в воздух. А потом, встав на крыло, тяжело полетел в гущу боя.

   Когда громадный, с размахом крыльев в десяток локтей, ястреб закрыл небо и солнце, Хунайн ибн Валид решил, что сошел с ума. Потом куфанец решил, что сошел с ума еще больше - ибо до того ни разу не видел, как кинжальные когти вонзаются в вопящих людей, а птица, подхватив их, словно пучок травы, гулко взмахивает крыльями и с трудом уходит все выше. А потом разжимает когтистые лапы...

   - Ястреб! Ястреб халифа Аммара! - заорали за спиной Хунайна.

   Каид обернулся, решив было, что сошел с ума не один, а потом ахнул над собственной недогадливостью: жуткое пернатое нападало на карматов, буквально разламывая когтищами их шеренги.

   Железная "черепаха" вражеского строя распалась.

   - Эмир верующих! Знамя халифа! - раздались в сплошной пыли новые вопли.

   Где? В какой стороне? Куфанец даже Марваза с трудом различал, а тот сидел, придерживая кровавые тряпки на перевязанном боку, всего-то в трех шагах.

   Вдалеке загустевала серая взвесь - толпа?

   - Знамя! Знамя Бени Умейя!

   Нездешняя птица вынырнула из пыльного мрака и, распластав крылья, торжествующе заклекотала. Надсадно раскашлявшись, Хунайн наконец увидел: бежит множество людей, а впереди верховые. А над всадниками развевалось узкое черное знамя. Действительно, рийа халифа.

   На куфанцев выскочил отряд Движущейся гвардии. Перья фазана остро покачивались над шлемами, гулко топотали копыта.

   - Садись за мной, на круп садись, каид! - хрипло пролаял джунгар.

   Все полезли на коней, мостясь за спинами степняков.

   - Куда?! - заорал Хунайн, пытаясь перекричать грохот боя.

   - К частоколу! - крикнул в ответ джунгар. - Повелитель приказал атаковать карматский лагерь!

   Повелитель?.. Кто это?..

   Потусторонним холодом по затылку мазнула громадная птичья тень. Хунайн затылком же чувствовал, как со свистом рассекают воздух острые железные перья. Хотя почему железные-то...

   А джунгары разразились восторженными воплями, задирая лица, провожая пернатую жуть кликами и размахивая плетками.

   - Сын Тенгри! Он сын Тенгри! - радостно проорал, обернувшись, везший его степняк. - Сильный шаман наш Повелитель, ой сильный, такой облик принял, а?!

   Хунайн прикрыл слезящиеся глаза и решил не пускать в себя эту дичь.

   У частокола карматского лагеря все кипело.

   Тарик - уже в обычном облике, верховой, только не на сиглави своем почему-то, а на рыжей кобыле - гонял туда-сюда вдоль ограды, потрясая обнаженным мечом. Джунгары заливались волчьим воем. С той стороны частокола - внушительного, из толстенных заостренных бревен, перевитых толстенными же железными цепями - летели камни и стрелы. Оскалившемуся, орущему на пределе легких Тарику они были явно нипочем - джунгарам, беснующимся от хищной радости волка под луной, похоже, тоже.