Ксения Медведевич - Кладезь бездны

   - Но и это еще не все! Горячая похлебка избавляет и от ватной одежды, и от топки, от которой все прокапчивается и становится вонючим. Вдобавок топливо быстро сгорает, а те, кто топит, подвергаются опасностям пожара, и приходится тратить на него уйму денег!

   Каша и впрямь вышла вкусной - разваристой, с жирной янтарной пленкой над набухшими зернышками пшеничного толокна. Жадно облизывая ложку, куфанец вежливо пробубнил с полным ртом:

   - Воистину, о Рафик, такое дело не постигается умозрением, оно может быть только ниспослано небом...

   Некоторое время все благодарно и молча жевали.

   Потом кто-то из куфанцев, Абу Каб, что ли, мрачно сказал:

   - А я бы все равно чего-нибудь выпил!

   - А нечего, - так же мрачно отозвался Хунайн.

   - А до ночной молитвы всего ничего, спать неохота, пить нечего, что делать? - уперся Абу Каб.

   И тут со стороны палаток каидов донесся приветственный гомон.

   - Что там, во имя Всевышнего? - заорал куфанец знакомцу у соседнего костра.

   - Вестовой из ставки! - крикнули ему в ответ. - Приказ, говорят!

   - Ну-ка я пойду посмотрю-послушаю, - тихо сказал Марваз и поплотнее завернулся в джуббу.

   Птицы в лесу заорали в страшном переполохе, отвечающем оживлению лагеря.

   Спешно дожевывая, все обтирали лепешками миски и поднимались.

   - Мы все пойдем послушаем, - пробормотал Хунайн. - Все послушаем, что за приказ...

   - ...У нас есть время до ночной молитвы, о шейх, - тихо сказал аль-Мамун, перебирая четки.

   Огонек в носике стеклянной лампы горел ровно, не дрожа. Тем не менее, Джунайд почему-то провел пальцем сквозь язычок пламени, словно поправляя фитиль.

   За пологами шатра слышались надсадные крики - рассылали вестовых. Шейх сидел расслабленно, безучастно, полуприкрыв не по-человечески большие глаза. Аль-Мамун отметил про себя, что Джунайд переоделся во все чистое. В пахнущей ладаном полутьме шатра рукава белой рубашки, казалось, светились. Темная шерстяная хирка скрывала доспехи - если они были на этом странном суфии.

   - Расскажи мне притчу, о шейх, - попросил Абдаллах.

   - Какую притчу желает услышать мой халиф? - почтительно осведомился Джунайд. - Об обучении? О единении? О пути и его стоянках?

   - Наставь меня, о шейх. Расскажи мне то, что считаешь уместным.

   Ладони с длинными белыми пальцами безмятежно легли на укрытые грубой шерстью колени. Джунайд слабо улыбнулся:

   - Я расскажу тебе притчу о собаке и суфии, о повелитель. Вот она:

   "Однажды к суфию подошла собака и некоторое время шла с ним рядом, деля дорогу. Суфию надоело ее соседство, он поднял палку и ударил собаку несколько раз. Та оскорбилась и отправилась с жалобой к царю Дауду ибн Абдаллаху. Собака пала царю в ноги и сказала: "Я защищала этого человека от диких зверей, а он обошелся со мной так жестоко!" Царь рассердился и, призвав к себе суфия, сказал:

   - Как ты мог так жестоко поступить с бессловесной тварью!

   В оправдание суфий сказал:

   - Я тут ни при чем. Собака сама во всем виновата - она запачкала мою одежду! И потом, что сказали бы люди, увидев меня рядом с нечистым животным!

   Но собака все равно считала себя несправедливо обиженной. Тогда несравненный царь сказал так:

   - Возьми от меня возмещение за жестокий поступок этого человека!

   Собака ответила:

   - О мудрый и великий! Увидев этого человека в одежде суфия, я подумала, что он не причинит мне вреда. Если бы я увидела его в обычной одежде, разумеется, я постаралась бы держаться от него подальше. Моя единственная вина состоит в том, что я полагала внешний вид служителя истины залогом своей безопасности. Если ты желаешь наказать его, отбери у него одеяние избранных. Лиши его права носить хирку человека праведности".

   Некоторое время помолчав, аль-Мамун сказал:

   - Это притча о том, что облик не всегда соответствует намерениям?

   - Почему ты спрашиваешь меня об этом, о мой халиф?

   - Это слишком просто для суфийской притчи, о шейх.

   Улыбка Джунайда превратилась в кошачью:

   - Ты проницателен, о мой повелитель. Истинный смысл притчи в другом.

   - Наставь меня, о шейх.

   - Собака сама находилась на одной из стоянок пути суфия.

   Халиф долго молчал, перебирая в пальцах обсидиановые зерна четок. Джунайд сидел неподвижно, чуть прижмурившись, как кошка, сторожащая мышь.

   Из-за ковровой занавески за спиной аль-Мамуна донесся сдавленный женский всхлип.

   Абдаллах поднял глаза на суфия. Тот все так же бесстрастно встретил его взгляд. Аль-Мамун сказал:

   - Дух, явившийся нам, преувеличил численность войск аль-Джилани. Их в два, а не в пять раз больше.

   За занавеской сдавленно разрыдалась еще одна женщина.

   Халиф спокойно продолжил:

   - Чем больше я думаю о том разговоре с Зеленым Хызром, тем больше понимаю, что был околдован. Разумному человеку не следовало переходить через горы со столь малой армией. Теперь, когда морок рассеян, я вижу, что принял опрометчивое решение, соблазнившись предложением помощи от странствующего ангела.

   Джунайд смотрел на него с пустой, ничего не выражающей полуулыбкой.

   - Это лишний раз доказывает, что магия и волшебство лишь туманят око разума и сбивают человека с пути, заповеданного Всевышним.

   Шейх молчал.

   - В любом случае, жалеть о принятом решении поздно. На рассвете мы пойдем в бой.

   Всхлипы на женской половине шатра перешли в жалобный плач. Плакала Нум. Шаадийа, глотая слезы, пыталась ее успокоить жалобным шепотом.

   - Раньше ты не просил меня о наставничестве, о мой халиф, - вдруг прервал свое молчание Джунайд. - Скажи, зачем ты призвал меня. Я тебя слушаю.

   - В случае нашего поражения я приказываю твоим женщинам выполнить свой долг, - четко выговорил аль-Мамун. - Мой харим не должен достаться врагу.

   - Слушаюсь и повинуюсь, о мой халиф, - так же четко отозвался Джунайд.

   Рыдания женщин перешли в жалобное поскуливание.

   Аль-Мамун поднялся с подушек и вышел из шатра.

   Зубами затягивая ремешок наруча, Марваз натужно сопел - но внутри радовался.

   В бой. Мы идем в бой. Бой - лучше чем неизвестность. И тягучие дни стояния напротив громадной, как нависающая гора, армии врага.

   Вокруг Марваза, над ним, и даже, казалось, в самых его внутренностях быстро и низко били таблы. Большие молитвенные барабаны, созвав верующих на ночной намаз, снова загрохотали в рассветных сумерках. Все знали, что "молитва - лучше сна". Но время рассветного намаза застанет их сражающимися.