Елена Хаецкая - ОЗЕРО ТУМАНОВ

На третью ночь тамплиер вошел в комнату к даме, и она приняла его в свои объятия. Наутро он испытал такой стыд за нарушенные обеты целомудрия, что, не простившись с дамой, уехал из замка. Почти год он ничего не слыхал ни о даме, ни о замке Неблагоразумного Разбойника, а затем до него дошли слухи о том, что замок разрушен сарацинами и обитавшая там дама была убита. Некоторое время он искренне горевал по ней, однако вскорости к нему явилась какая-то женщина и подала ему в корзине ребенка, после чего исчезла — как будто растворилась в воздухе. Эсперансу ничего не оставалось, как принять подношение…

— Это был его ребенок? — спросил Ив. — Ну, его сын? Да?

Он говорил с трудом, язык отвык от работы и не желал повиноваться, но Эсперанс хорошо понял вопрос.

— Наш тамплиер так и подумал и покаялся в совершенном грехе перед всеми братьями, и они позволили ему передать ребенка на воспитание добрым людям, жившим на орденских землях, — ответил Эсперанс. — Однако скоро стало очевидно, что дитя это рождено не от человека, ибо оно было покрыто шерстью, а лицо его отчасти напоминало волчью морду. По этой причине его поначалу отказывались крестить, но затем все-таки окрестили и дали ему имя «Эсперанс». Тамплиер, признавший за собою плотское падение, назвал себя его отцом. Он боялся, что в противном случае ребенку будет причинен вред, а этого, ради памяти дамы, он допустить не хотел. «Дитя уродливо потому, что уродлив мой грех, — говорил он. — И еще потому, что оно было зачато в замке Неблагоразумного Разбойника, там, где свободно дышит всякое зло»… Так было положено начало нашему роду, — заключил Эсперанс. — От отца по плоти я унаследовал страшную внешность, а от отца по духу — красивое имя.

— Стало быть, твой истинный предок — чудовище? — спросил сир Ив.

— Стало быть, так, — кивнул Эсперанс.

— Но почему же ты сам не похож на чудовище? — продолжал допытываться мальчик, помогая себе жестами, потому что речь его по-прежнему звучала невнятно.

— Потому что кровь чудовища из поколения в поколение разбавлялась человеческой. На самом деле в глубине души я — печальный монстр, как и тот, что обитал в замке. Никогда не смотрите на внешнее, сир Ив, глядите прямо в душу.

— Но как же так вышло, что женщины отдавались лохматому существу с волчьей мордой? Это противоестественно!

— У вас рассуждения взрослого человека, сир Ив! Однако запомните вот что: для женской природы мало существует такого, что не выглядело бы противоестественным в глазах мужчины. Кроме того, мы, чудовища, терпением и хитростью всегда умели добиваться своего. А хотелось нам одного: продолжения нашего рода, ибо, как нам казалось, один из нас сумеет превратить душу чудовища в человеческую — и уж он-то отмолит у Господа Иисуса весь наш лохматый род. С одними женщинами мы действовали обманом, отводя им глаза; в других случаях нам доводилось покупать наложниц… А самый первый Эсперанс, тот, что считался сыном тамплиера, — он был таким добрым и мягкосердечным, что сумел добиться даже женской любви… Вот так постепенно мы и утратили внешнее звероподобие. Но что сохранилось в полной мере — и что унаследовал и я — так это отменное чутье на грех. Я вижу зло, едва только оно высунет свой нос из-под земли.

Ив растянулся на спине, зарылся пальцами в песок, с наслаждением уставился в небо.

— Как хорошо быть свободным! — произнес он.

Птица летала над ним в вышине, и ее крик наполнял небеса, делая их поистине необъятными.

Известие об исцелении сына сир Ален воспринял с большим облегчением. Капеллан исповедал мальчика и счел его совершенно здоровым, телесно и душевно. Был отслужен благодарственный молебен, и жизнь потекла своим ходом.

И так продолжалось до тех пор, пока Иву не исполнилось тринадцать лет и отец его не заболел.

Сир Ален де Керморван уже давно чувствовал некое недомогание. Он полагал, что началось оно с того дня, как он упал с лошади; впрочем, это могло случиться и немного позднее. Начало болезни оставалось для него скрытым, но затем она стала заявлять о себе все более властно и в конце концов уложила сира Алена в постель.

Догадываясь о неизбежном ее исходе, сир Ален велел призвать к себе сира Ива.

До тех пор отец с сыном разговаривали немного. Когда Ив вошел, сир Ален вдруг понял, что видит незнакомца. И не удивительно: ведь мальчик рос каждый день и постоянно изменялся. Сейчас он очень напоминал Азенор. Он унаследовал от матери узковатые зеленые глаза и нос «уточкой», равно как торчащие скулы и хрупкую, птичью кость.

Мальчик остановился посреди комнаты. Голые каменные стены казались здесь особенно холодными; свет падал через два небольших окошка, таких узких, что даже ветер не мог в них протиснуться. Посреди спальни в окружении четырех коптящих светильников находилась просторная кровать под пыльным балдахином. В этой кровати сеньор Ален почти совершенно потерялся, хоть он и был мужчиной крупным.

Рядом стоял капеллан и с озабоченным видом морщил круглое лицо.

Мальчик поклонился и без малейшего смущения заговорил первым:

— Вы напрасно избрали для себя эту комнату, мой господин, потому что лучшее лекарство от всякой болезни — ветер, а никакой ветер не сумеет пробиться сквозь эти жалкие щелки, заменяющие здесь окна. И в особенности — наш бретонский ветер, плотный и напористый, подобный в этом бретонской женщине; а ведь его целебные свойства неоспоримы, и я не раз испытывал их на себе.

Капеллан так и разинул рот, а сир Ален, несмотря на боль и печаль от близкой смерти, захохотал.

— Откуда вам известно о свойствах бретонских женщин, сир Ив? Сдается мне, вы слишком молоды для того, чтобы познать их на собственном опыте!

— Мне рассказывал об этом Эсперанс, — ответил мальчик. — Впрочем, я имел случай наблюдать их в одном кабачке неподалеку от деревни.

— Так вы посещали кабак? Проклятье! — вскричал сир Ален. — Сколько же вам лет? Что-то я сбился со счета.

— Эсперанс говорит, что мне тринадцать лет и что я родился весной — в тот день, когда закричала первая прилетевшая с юга птица, и у нее был пронзительный голос, под стать сырой погоде…

— Эсперанс! — Сир Ален нахмурился и поднялся на локте. — Припоминаю я это имя… очень давно. — И он действительно вспомнил Яблочную войну, и свою разрушенную дружбу с Аленом де Мезлоаном, и погибшего парня, и раскаявшегося разбойника, который влюбился в Азенор и поклялся служить ей… — Эсперанс! — повторил сир Ален. — Так он здесь, в замке? Как это вышло, что я прежде его здесь не видел?

— Он умеет оставаться незаметным, потому что он — чудовище, — сказал Ив.