Елена Хаецкая - ОЗЕРО ТУМАНОВ

«Разве могут эти глупые бабы вырастить настоящего рыцаря? — думал Эсперанс. — Сир Ален слишком мрачен и замкнут в себе, чтобы воспитывать ребенка; душа его пуста, да и голова не полнее. Много бы я отдал за то, чтобы узнать, кто из участников Яблочной войны сказал тому вонючке "да"!»

Таким образом, ранние годы сира Ива прошли рядом с Эсперансом.

Но затем случилось одно событие, которое едва не положило конец их дружбе.

Иву исполнилось семь лет, когда он опасно заболел. По целым дням мальчика сотрясала лихорадка, всю левую сторону лица у него перекосило, и, что хуже всего, он перестал разговаривать. Несколько раз его посещал лекарь и умело пускал ему кровь. Обезумевший Эсперанс, носился по замку, выискивая способ проникнуть в покои больного; но теперь не податливые и пугливые служанки ходили за больным мальчиком, но лекарь, капеллан и несколько помощников лекаря, более похожих на подручных палача, такие это были суровые и крепкие парни.

В конце концов, достойная симметрия вернулась на лицо Ива, но разговаривать он так и не начал. Упорное молчание мальчика сперва сочли пустым капризом. Ему посулили угощение, если он разомкнет уста; затем перешли к угрозам и, в конце концов, пришли к неутешительным выводам: сир Ив онемел.

Капеллан и лекарь вдвоем отправились с этим докладом к сиру Алену.

— Обычные медицинские средства в данном случае бессильны, — объявил лекарь. — Кровопускание в данном случае совершенно бесполезно, ибо пациент — слабенький мальчик, к тому же малокровный, так что он должен питаться самым лучшим мясом, и желательно добавлять ему в питье красное вино.

— Подобные изменения в поведении и внешности могут иметь только одну причину, а именно — козни врага рода человеческого, — объявил капеллан.

— Что вы имеете в виду? — мрачно осведомился сир Ален.

— То, что человек не может сам по себе утратить навыки речи, — пояснил капеллан. — Разумная речь, равно как и дыхание, даны человеку самим Господом, и если они вдруг оставляют помянутого человека, то это следствие того самого, что я только что сказал.

— А что вы только что сказали? — уточнил сир Ален.

— Что это козни дьявола, — торжественно провозгласил капеллан.

Лекарь сердито добавил:

— Ни припарки, ни микстуры не помогают от козней дьявола, так что позвольте мне удалиться.

— Клянусь Господом, ни в чем не согрешившим! — вскричал сир Ален. — Как же нам, в таком случае, спасти моего сына?

— Для этого следует избавить его от власти дьявола, — сказал капеллан. — И я не вижу другого средства исцелить дух мальчика, кроме сурового обращения с его плотью. Видя, что телу, в которое он вселился, грозит большая опасность, дьявол обыкновенно устрашается и покидает свою жертву.

— Хорошо, — согласился сир Ален. Он выглядел совершенно разбитым. — Поступайте как считаете нужным, только покончите с этой бедой!

Таким образом, сир Ив был извлечен из его прежних покоев и лишен доброй компании. Его заперли в сыром и темном подвале, на обед подавали только хлеб и воду, и все общество мальчика составляло теперь распятие, повешенное на стене так грубо и небрежно, что Ив поневоле проникался сочувствием к Иисусу, хоть бы и деревянному.

И когда Ив касался креста рукой, ему чудилось, что крест теплый, как живое тело, — впрочем, по сравнению с влажными камнями стены так оно и выходило.

Иногда в камеру входил специально приставленный к Иву слуга. Он брал мальчика за локоть и выводил наружу, в светлые комнаты, где было сухо и грела жаровня. Там ожидал узника капеллан.

— Ты образумился, чадо? — спрашивал он, поначалу очень ласково.

Ив моргал светлыми ресницами, водил глазами из стороны в сторону, и столь великое множество впечатлений — после темной и пустой камеры — переполняло мальчика, что молчание его становилось еще более глубоким.

— Ты будешь наказан, — предупреждал капеллан отеческим тоном.

Но и на это Ив ничего не мог ответить, и тогда капеллан начинал сердиться, поносить Ива грубыми словами (на самом деле, конечно же, не самого Ива, но завладевшего им дьявола), и наследника Керморвана тычками и оплеухами гнали назад, в камеру, где оставляли на день, а то и на два вовсе без хлеба и воды.

Так продолжалось без малого месяц, как вдруг однажды дверь камеры распахнулась, и некто рослый и темный, пахнущий чесноком, ворвался туда.

— Вы здесь? — прошептал знакомый голос Эсперанса. — Чума на этого капеллана, мне пришлось подсыпать ему яду в питье, чтобы украсть ключи!

Ив не ответил, потому что по-прежнему не мог говорить. Эсперанс на ощупь отыскал его в глубоком мраке и, подхватив на руки, вынес наружу.

Там было так же темно, как и в подземелье, и по этому признаку Ив понял, что вокруг стоит глубокая ночь. Эсперанс, огромный, с шумным дыханием, крался по замку Керморван, подобно призраку. Он знал здесь все ходы и коридоры, он изучил каждую потайную дверь, и всякая лазейка была ему знакома.

С мальчиком на руках он выбрался на двор, и Ив едва не задохнулся от потоков свежего воздуха. Эсперанс подошел к маленькой дверце в стене и выскользнул из замка.

Ив спокойно заснул и пробудился только с рассветом. Он лежал на берегу моря. В сером небе медленно расцветало солнце. Волны спокойно, размеренно бились о берег.

Мальчик открыл глаза и увидел лицо Эсперанса. Как и прежде, оно могло заслонить солнце, но не в силах было загородить собою море.

— А знаете ли вы, что увидел мой предок в замке Неблагоразумного разбойника? — произнес Эсперанс.

В тот день сир Ив впервые услышал историю, окончание которой так и не узнала умирающая Азенор.

— …На вторую ночь тамплиер опять подошел к опочивальне дамы. Чудовище было там — оно лежало на полу, возле кровати, и рассматривало спящую даму. Никогда прежде не видел Эсперанс — я разумею того, первого Эсперанса, — такой глубокой грусти в глазах живого существа! Он был немало смущен увиденным и незаметно вернулся к себе в постель, где и ворочался до рассвета. Днем, гуляя с дамой возле замка, он спросил ее невзначай, не скучно ли ей жить здесь в одиночестве. Каково же было его удивление, когда она преспокойно рассказала ему о чудовище, которое прислуживает ей! Она говорила об этом так просто, словно речь шла о самом обыкновенном деле.

«Но кто оно, это чудовище? — допытывался тамплиер. — Что оно такое?»

«Никто этого не знает, — отвечала дама. — Я унаследовала замок вместе с ним. Думаю, оно — вся печаль, что обитала здесь с незапамятных времен, вся боль, грусть и одиночество… Впрочем, мне жаль его».

На третью ночь тамплиер вошел в комнату к даме, и она приняла его в свои объятия. Наутро он испытал такой стыд за нарушенные обеты целомудрия, что, не простившись с дамой, уехал из замка. Почти год он ничего не слыхал ни о даме, ни о замке Неблагоразумного Разбойника, а затем до него дошли слухи о том, что замок разрушен сарацинами и обитавшая там дама была убита. Некоторое время он искренне горевал по ней, однако вскорости к нему явилась какая-то женщина и подала ему в корзине ребенка, после чего исчезла — как будто растворилась в воздухе. Эсперансу ничего не оставалось, как принять подношение…