Сказание о пустыне (СИ) - Дайре Грей
…Солнце… Я так устала от его жара, что прохлада и тишина воспринимались благословением. Я бы и вовсе поверила, что попала прямо на Небеса, если бы не помнила, как мы достигли ворот города. Как упал под копыта коня убийца, что разрушил мой дом, и как нас вдруг обступили люди, оттеснили любопытных и проводили сюда… в дом почтенного аль-Хатума…
…Крики Абдулы стихли к полудню. Верный слуга долго метался в бреду, последние дни бросался на слуг, перестал узнавать людей и что-то постоянно причитал о голосах. Он то сжимал голову, то начинал биться о стены, то пытался выцарапать себе глаза, то вдруг затихал, будто прислушивался к чему-то, и начинал беззвучно плакать. Но теперь все его страдания остались позади…
— Скажи мне, почтенный, возможно ли, что женщина, которую привез мой слуга, наслала на него безумие? — аль-Хатум расположился в любимом уголке сада, рядом с небольшим бассейном, откуда хорошо был виден выход, ведущий в комнаты его гостьи. За три дня, прошедших с момента возвращения Абдулы, она ни разу не показалась ему на глаза.
— Вряд ли такое возможно, господин, — знакомый лекарь, один из многих, пытавшихся лечить его сына, расположился рядом, отдавая дань уважения гостеприимству. — Слухи о женщине, исцелившей кади, блуждают по пустыне, но я видел ее, и не заметил ничего примечательного. К тому же, мне показалось, что путешествие пагубно сказалось на ее разуме. Велика вероятность, что пустынная лихорадка передалась и ей.
— Что ты знаешь об этой болезни?
— Что она убивает, господин, и что лекарства от нее не существует…
— Но говорят, что кочевники вылечивают ее.
— Врут, господин. Или преувеличивают, возможно, дети пустыни и знают лекарство, но применять его нужно на ранних стадиях, когда сыпь только проступает, и разум еще не поражен.
Задумчив аль-Хатум, знает, что лекари тоже могут ошибаться, но и верить в проклятие, о котором шепчется весь дом, не желает. И когда гость уходит, он призывает к себе старую служанку, что когда-то давно являлась его няней. Старуха мудра и знает порой куда больше, чем все мудрецы пустыни.
— Что ты скажешь о жене аттабея? Рабыни говорят, что она почти не ест, пьет только воду и целыми днями лежит, глядя в стену. А встает лишь по большой нужде. Возможно ли, что разум ее поврежден?
Старуха, похожая на сморщенный урюк, садится рядом и подставляет лицо солнцу. В ее возрасте давно уже нечего прятать от него.
— Разум ее в порядке, раз она может осознать потребности своего тела. Но вот душа заблудилась… Она устала. И сейчас ищет покоя. Нужно время, чтобы она вернулась и исцелилась.
— Сколько времени?
Колышутся сухие плечи.
— Кто знает, господин? Может быть, неделя, а может быть, год… У каждого по-разному…
— Что ты можешь посоветовать, чтобы вернуть ей душу?
Думает старуха, жует тонкие губы беззубым ртом.
— Я слышала, у жены аттабея пятеро детей. А сердце матери всегда отзовется для ребенка…
Кивает аль-Хатум, улыбается, понимает, о чем говорит старая няня. Взмахом руки отпускает ее, и та поднимается, чтобы уйти. Но оборачивается…
— Еще я слышала, что в городе шепчутся… Аттабей прислал письмо шейху. Требует вернуть супругу, иначе… Любимая дочь шейха сейчас в его руках. Чтобы ты ни задумал, действовать надо быстрее…
Тень набегает на лицо аль-Хатума, руки сжимаются в кулаки. Снова заклятый друг встает у него на пути. И как только он узнал? Не иначе само Небо ему помогает…
— Благодарю, мать… Можешь идти, а мне нужно нанести визит шейху…
…Гуляет ветер над пустыней. Доносит слова, что сказаны на одном ее краю, до другого. Шепчутся пески. Убирают лишние слова, оставляя лишь суть и смысл. Слушает их шепот кади. Хмурится. Не торопится уводить свой народ со стоянки. Слышит он голос бури, что ходит кругами и грозит налететь, лишь только наперсник пустыни сделает лишний шаг.
— На что ты гневаешься? — спрашивает старик, когда на небе остаются лишь звезды и луна. — Разве мы забыли твои заветы? Разве нарушили данное слово? Разве плохо служили тебе?
Молчит пустыня. И впервые тишина ее кажется зловещей сыну песков. Мрачен он, не радуют его ни новости о старшем сыне, что покинул великого Звездочета и отправился в Аль-Хрус, ни возвращение младшего, который рвется сразиться с бурей, не ведая, что ту нельзя победить, ни даже дети аттабея, спокойно спящие в его шатре.
Хотя бы здесь он не оплошал. Вовремя отправил Захира. Вот только жену старого друга не уберег… Но ему ли, смертному, сражаться с волей той, что вечна?
Вздрагивает полог, отведенный в сторону тонкой рукой. И хрупкое дитя заглядывает в его часть шатра.
— Отчего ты не спишь, девочка?
Она не смущается, прямо встречает его взгляд и задергивает полог за спиной.
— Ты говорил с пустыней, почтенный аль-Гуннаши?
Усмехается кади.
— С ней, дитя.
— И она тебе ответила?
— Не сегодня…
— А завтра ответит?
Старик склоняет голову к плечу, рассматривая серьезно настроенную девочку. Уже почти невесту. И сложно аттабею будет найти ей мужа. Мужчина городов не привыкли, чтобы женщины имели свою волю. Или задавали вопросы…
— Что ты хочешь узнать, дитя?
— Когда мы вернемся домой?
— Тебе так не нравится в пустыне?
— Мне нравится, — соглашается девочка, и даже в темноте видно, как вспыхивают ее глаза. — Я бы осталась здесь навсегда, но Лейла и Зейнаб плачут. Они хотят к маме. Ты сказал, что она жива. Значит, мы сможем вернуться. Когда?
Молчит кади. Слушает шепот песков и ветер. Вздыхает.
— На все воля песков, дитя. Для вас, в городах, все решает Небо. Для нас же важна лишь пустыня. А сейчас она гневается. И люди для нее, что песчинки…
Девочка поджимает губы и кивает.
— Тогда мы подождем. Благодарю, почтенный аль-Гуннаши.
Дитя уходит, а кади продолжает слушать отголоски слов, что доносит ему ветер. Скоро, скоро все закончится, но что останется после бури?..
…Мальчик. Он появляется однажды ранним утром. Заглядывает в комнату из сада и замирает, не решаясь зайти. Стоит и смотрит прямо на меня. В глазах его интерес и страх. Он боится не меня. Скорее уж страх стал частью его самого, так глубоко врос внутрь, что избавиться от него не выходит. Когда-то я тоже всего боялась…
…Я поднимаюсь с подушек и опираюсь на локоть. Рядом стоит
