Сказание о пустыне (СИ) - Дайре Грей
…Нетронутым остался лишь бутон цветка. С первыми лучами солнца он закрылся, а тонкий стебель начал сворачиваться, укладываясь обратно под песок. Для тех, кому когда-нибудь потом понадобится чудо. Саид уже собирался будить детей и Надиру, как его слух потревожило ржание коней. Кочевник едва успел обернуться, как его обступили всадники, и знакомый голос воскликнул:
— Давно не виделись, брат!
Спрыгнул с коня Захир, ударил старого друга по плечу. А тот рассмеялся от облегчения и радости:
— Я уже не думал, что когда-нибудь увижу тебя снова.
Посерьезнели глаза сына кади.
— Мы бы пришли раньше, но неладно нынче в пустыне… Отец слышал шепот песка и отправил нас за женой аттабея, но пустыня взбунтовалась. Мы не смогли пройти, а потом я услышал твой зов. И вот, мы здесь…
— Что с госпожой? — проснувшаяся служанка не постеснялась вмешаться в разговор мужчин. — Она жива? Цела?
— Жива, — кивнул Захир, осматривая женщину с головы до ног, — и на подходе к Аль-Алину. Мы заберем вас на стоянку, там дети аттабея будут в безопасности.
— Но кто сообщит ему, где мы? И что стало с его женой? — не отступала упрямая Надира. А рядом с ней встал Рашид с безмолвным вопросом в глазах, за юбку уцепились младшие девочки, а из-за спины выглянули близнецы, ставшие еще более похожими в походной одежде.
— Гонец уже отправлен, — молодой сын песков неожиданно усмехнулся. — Он доберется до Сердца Пустыни и все сообщит другу кади.
— И пустыня его пропустит? — усомнился Саид.
— Даже охотнее, чем меня, друг… Ты не поверишь, кто пришел к нам на прошлом привале…
…Он никогда не обсуждал приказы господина. Абдуле приходилось и убивать, и грабить, искать подходящих людей для поручений, врать, убеждать, подкупать. Он ни о чем не жалел и не сомневался. Выросший в нищете бедных кварталов Аль-Алина и сумевший подняться лишь благодаря своей смекалке и хитрости, он знал, что главное в жизни — заработать столько денег, чтобы хватило на все. На дом с садом, жен и их прихоти, учителей для сыновей и приданое для дочерей. На спокойную старость, которая когда-нибудь настанет, и он встретит ее достойным, обеспеченным человеком где-нибудь на другом конце пустыни, где никто не будет знать о его репутации…
…Он не сомневался, когда узнал, что нужно сделать в Аль-Хрусе. Поднять бунт, выкрасть жену аттабея… Изначально казалось, все будет сложнее. Но оказалось, что город и так находится на грани. Стоило лишь немного подтолкнуть, и он полыхнул. Люди сами все сделали и заметно облегчили его задачу. Увезти женщину оказалось и вовсе несложно. Не так уж и хороши в бою были слуги аттабея…
…Но вот обратная дорога не задалась. Сначала глупые смерти. Потом бегство Джафара… Далеко он, правда, не убежал. Его конь вернулся обратно, волоча за собой всадника, выпавшего из седла и свернувшего шею.
— Глупая смерть, — сказал тогда Абдула, но в сердце кольнуло сомнение: наездником Джафар был хорошим.
Так его отряд уменьшился наполовину. И оставшиеся в живых стали злее. Они позволили себе возмутиться, и Абдула послал их на все четыре стороны Великой Пустыни, вот только никто не смог уехать…
…Налетела буря. Внезапная. Страшная. Закрывшая небо и солнце. Он успел только схватить проклятую бабу и накрыть ее и себя плащом, спасаясь от песка. А потом лежал и ждал, когда же все кончится. И думал, не убить ли все-таки женщину, а господину сказать, что она не перенесла тягот пути. Жена аттабея будто знала его мысли. Лежала молча и тихо. Казалось, и вовсе не дышала, и только поэтому и выжила…
…Когда буря стихла, оказалось, что ее пережили не все. Два тела так и остались в песке, лошади разбежались, а последнего из воинов Абдула зарезал сам, чтобы сэкономить воду и остатки еды. Одного коня потом удалось поймать, и теперь они ехали в одном седле, растягивая воду во фляге и дожевывая последние лепешки. А сегодня утром, когда на горизонте, наконец, появились очертания Аль-Алина, он заметил на руке странную сыпь…
— Эй, ты, целительница, что со мной? — он сунул запястье женщине под нос.
Та бросила на мелкие красные пятна короткий взгляд. На лице ее не отразилось ничего, а голос остался таким же сухим и хриплым от редких разговоров:
— У тебя пустынная лихорадка. Ты будешь умирать долго… и мучительно.
— Да что ты несешь⁈
Он схватил ее за плечи и встряхнул так, что зубы клацнули. Но женщина подняла на него взгляд неестественно светлых и совершенно равнодушных глаз. И мужчина отпрянул. Показалось, будто сама пустыня заглянула ему в душу. И увидела всю ее, со всеми грехами и тайными желаниями. С предательствами и обманом. Абдула попятился и вдруг упал на задницу, а жена аттабея шагнула ближе. Она словно стала выше, закрыла собой солнце и все также смотрела ему в глаза:
— Ты умрешь завтра. Может быть, мы успеем доехать до города, и тогда твои мучения продляться, потому что городские лекари не умеют лечить пустынную лихорадку, а у меня нет моих лекарств, чтобы тебе помочь. Может быть, тебе повезет, и ты впадешь в забытье, а смерть станет для тебя лишь сном. А, может быть, ты будешь в сознании до самого конца, но тебя сведут с ума голоса, что будут нашептывать тебе о том, чего ты боишься…
Абдулу прошиб холодный пот. Сердце вдруг заколотилось так громко, что остальные звуки исчезли, но голос женщины остался. Она спокойно перечисляла ему возможные варианты его смерти, и на лице ее не отражалось ни удовольствия, ни отвращения, ни торжества, ни ужаса. Лишь равнодушие. Какое может быть только у пустыни, для которой все жизни человеческие что песчинки. И впервые ему показалось, что правы кочевники, поклоняющиеся ей больше, чем Небу. Но затем наваждение схлынуло…
Мужчина вскочил на ноги и схватил женщину за плечо. Потащил к коню.
— Если я и болен, то тебя заберу с собой!
— Пустынная лихорадка не заразна, — холодно откликнулась та, кого называли целительницей. — Она развивается медленно и сначала незаметно. Ее легко перепутать с обычной сыпью, которую лечат мазями и отварами, но она поражает разум, больной просто сходит с ума…
— И почему же у меня не может быть сыпи? — он развернулся и
