Тьма на кончиках пальцев - Дмитрий Швец
Он не добежал нескольких шагов, подпрыгнул, уперся рукой в тумбочку, оттолкнулся от нее, и ногами вперед полетел мне в грудь.
Я же просто стоял в боксерской стойке и смотрел, как вышарканные, изношенные подошвы кожаных тапок летят в меня. Я успел подумать, что это расплата, за то, что я пнул поверженного противника, прежде, чем ноги клопа врезались в меня, пройдя точно между поднятых рук.
Было больно. Грудь взорвалась огнем, спина ответила ей тем же, когда врезалась в шершавую стену. Я упал, успел сгруппироваться, подтянуть руки к голове, привычно прикрыть живот коленями. В голове вспыхнула и погасла мысль, что меня, серебряного призера гимназии по боксу, вот так легко размазали по стенке в прямом смысле слова. И кто? Уличные пацаны, что и читать-то, наверное, не умеют.
Все, чему нас учили, все дуэльные кодексы, все правила поединков, все законы боя, все ерунда! Бокс сущее дерьмо, а фехтование просто танцы с колючими палками. А вся жизнь на самом деле на улице.
Улица не пишет толстенных книг, диктуя тебе, как можно делать, а как нельзя. Улице не надо, чтобы все было красиво. Для Улицы важно, чтобы ты либо выжил, либо сдох. И ей плевать, ее устроит любой итог. Но она приветствует желание выжить, а потому не осудит, если сделать так!
Я вскочил. Тут же пропустил удар в лицо. Тяжело охнув, стек по стене, чем разжег в клопах азарт. Я не видел их глаз, но физически почувствовал, как у них закипела кровь. Азарт охотника, почувствовавшего беспомощность добычи в полной мере, выплеснулся на меня.
Проклиная себя за безрассудство, я жалел, что не оказался достаточно научен избиениями в тюрьме. Не стоило сопротивляться, не стоило показывать, что ты что-то можешь или умеешь. А еще не стоило недооценивать клопов. Там, в тюрьме меня мутузили матерые уголовники, что были старше меня и жили дракой. Здесь же видя своих сверстников, я решил, что сумею справиться. Глупец!
Били двое. Били профессионально. Били жестко, сильно, но не жестоко. У них не было цели убить меня или покалечить. Они лишь хотели продемонстрировать, кто здесь главный. Указать мне на мою ничтожность. Указали.
Но и я не мог себе позволить просто так поддаться панике. Там, в тюрьме я все понимал. Я знал, что меня не убьют. И здесь я тоже это понимал. Но там я знал, что бьют меня только для того, чтобы я подписал так нужные Ласточкину бумаги. Здесь же решалось мое будущее.
Кем стану я здесь, среди воспитанников клоповника. Буду ли я носить за ними вещи и отдавать скудную пайку, или встану на одну ступень хотя бы с тем, кто сейчас корчится на полу от боли. Быть мальчиком на побегушках я не хотел.
Я отмахивался, пинался. Кажется, кому-то куда-то попал, я слышал хруст и сдавленное «ой». Но это все что я смог. Их было двое, и они умели драться. Не по правилам, не на ринге, не для победы, а на улице и насмерть.
Минуты не прошло, как я, пропустив крепкий удар в живот, свернулся на полу, прикрывая голову руками и закрывая ребра коленями. А клопы радостно работали ножками. Над ухом треснула кожа. Во рту вкус крови. Еще не до конца зажившие губы разбиты снова. Как и десны. Я чувствую, как кровь наполняет рот. Нос свернут на бок, дышать им невозможно. Кровь стекала в глотку, мешала дышать, я захлебывался кашлем, и клопов это остановило.
Они прекратили избиение, словно по команде. Расступились, позволили мне вытянуться, встали рядом, довольно скаля зубы. Я бы дорого отдал, чтобы божественная воля, возмездие, кара, или что там еще, обрушились на их головы. И оно не заставило себя ждать. Залитые кровью уши уловили щелчок дверного замка затем скрип, и мрачный бас спросил:
— Так, и что здесь происходит?
Глава 16
Я растянулся на полу, глубоко вдохнул. Поднял руку, вытер выступившие от боли слезы, размазав по лицу кровь из разбитой брови. Было больно, но терпимо, лучше, чем в тюрьме. Те парни, что били в там, избивали с любовью, яростно и страстно. Они били так, чтобы не убить, но выбить все, что им было нужно. Эти парни нежно погладили, лишь указав мое место в местной иерархии, и показав, что жизнь здесь простой не будет.
Но ничего, справимся. Боль - это ерунда, боль пройдет. Унижение забыть сложнее, но ведь и не унизили меня. Я просто проиграл в драке.
Я — дворянин, проиграл в драке уличным мальчишкам, господи боже, позор-то какой!
— Жаров! — в густом басе мужчины проявилась угроза и требование.
— Так точно, ваше благородие! — откуда-то сбоку донесся, твердый и уверенный в себе мальчишеский голос, что-то хлопнуло, что-то стукнуло, словно мальчишка вскочил и уронил стул.
— Жаров, я, что сказал сделать?
— Встретить, как родного! — отрапортовал тот же молодой голос, и добавил: — Ваше благородие!
— А вы что устроили? — с разочарованием в голосе спросил мужчина, глядя в темноту под окном.
— Встретили, — удивленно отозвался невидимый мальчишка. — Как родного, встретили.
— Дурачье! — выдохнул мужчина. — Да чтоб родня тебя так встречала, Жаров!
— Дак встретили ужо, — невесело усмехнулся мальчишка в темноте и вновь добавил: — Ваше благородие! Вы же сами знаете, как меня родня встретила. Вот! Ну, и мы маленько.
— Маленько? — мужчина наклонился надо мной, осмотрел не прикасаясь. — Да на парне места живого нет!
— Ну, бывает, перестарались чуток, — в голосе Жарова не было сожаления. Немного страха, немного непонимания, много обиды, и ни капли сожаления. — Всех так встречаем. Надо же посмотреть, что к чему, на что человек способен, годится ли нам. Ну, бывает, ну, не рассчитали. Ну, перестарались. Но мы ж со всей любовью и уважением. Да и помяли тока слегка. Вон Волчок не даст соврать, он после нашего знакомства три дня в лазарете провел.
— Не рассчитали? Маленько перестарались? И ты его с Волчком не сравнивай. Волчок на улице вырос, в подворотне, да в лопухах спал, воровал, чтобы выжить, дрался через день. А он, — мужчина указал на меня рукой, — он только на ринге да по боксерским правилам бился. А вот скажи мне, Жаров, раз уж ты его с
