Элизабет Мэй - Охотницы

— Я же сказала тебе, он мой друг.

— Ты намеренно не понимаешь меня?

— Это единственный мой ответ, Гэвин.

Его не было два года, и я не обязана ничего ему рассказывать. К тому же моя история слишком длинна, чтобы уместить ее в десятиминутный разговор.

Гэвин стискивает зубы.

— Ладно. Если ты хочешь так это оставить…

Он запрокидывает голову и осушает еще бокал. Я поражаюсь тому, насколько он трезв после всего этого виски.

— Это помогает?

— Приглушает видения, — говорит он. — Хочешь попробовать?

Я медлю. Я не раз пила виски, но я не из тех, кто пьет лишнее. Я всегда должна быть начеку, готова драться в любой момент. Но возможно, это поможет утишить ярость, подавить ее хоть ненадолго, чтобы я могла притвориться не настолько сломанной.

— Айе.

Гэвин наливает мне виски и протягивает бокал. Жидкость обжигает, оставляя на языке и в горле приятное тепло.

— Довольно неплохо, — говорю я.

Вкус совсем не похож на коллекции отца. Крепче.

— Идеально для мрачного настроения. — Он садится и скрещивает ноги. — И делает общественные мероприятия почти что терпимыми. Может пригодиться и для неуправляемых пикси.

Я игнорирую его очевидную попытку вернуться к разговору о Деррике. В конце концов, Киаран мастер смены темы, так что я и этому училась у лучшего.

— Тогда хорошо бы им запастись. Я предвижу в твоем будущем много подобных событий.

— Неужели?

— Точно. — Я отпиваю еще. — У леди Кэссилис на тебя большие планы.

Гэвин бледнеет.

— Что ты имеешь в виду? Что за планы?

— Она намеревается женить тебя в этом сезоне. Поздравляю.

Слова, которые вызывают ужас в сердце любого холостяка с титулом.

— Это она тебе сказала, сама?

— Кэтрин сказала. Твоя матушка и я до сих пор с трудом переносим друг друга.

— Матушка всех переносит с большим трудом. Ты просто оказалась ближайшей жертвой. — Он наклоняется вперед. — Скажи, а какую бедняжку она приговорила как самую подходящую мне пару?

— Пока никакую. Ты хоть приблизительно представляешь требования своей матушки? Я удивлюсь, если она найдет кого-то, отвечающего им.

— Погоди минутку. — Он закрывает глаза и снова отпивает виски. — Ладно, давай рассказывай.

Я делаю глоток и отставляю виски, чтобы загибать пальцы.

— Свободное владение латынью и французским, прекрасная игра на фортепиано, талант к танцам, из семьи с прекрасной родословной, предпочтительно шотландской, отличная вышивальщица, с выдающимся интеллектом, но при этом не умнее тебя, приятной наружности, и, самое главное, она должна достаточно бояться будущей свекрови. У меня закончились пальцы. Вот тебе начало.

Гэвин моргает.

— Ты не добавила «побеждает каждую партию в крикет», «читает сиротам» и «укрощает котят».

— Будь у меня еще пальцы, я бы добавила, заверяю.

— Если такая женщина и существует, не знаю, стоит ли восхищаться ею. Или нужно ее пожалеть.

— И то и другое. Определенно и то и другое.

Гэвин смеется и встречается со мной глазами. На миг он снова выглядит как мальчишка из детства, в которого я, как мне казалось, влюбилась. А затем я вижу, что за этой улыбкой, и понимаю, что он больше не мальчик. Там сокрыта печаль, не покидавшая его взгляда с того момента, как я вошла в эту дверь. Ни он, ни я уже не будем такими, как раньше. Мы слишком многое видели, чтобы остаться прежними. Нам не вернуться. И я начинаю немного жалеть об этом.

— Я скучал по тебе, — неожиданно говорит он.

— Я тоже по тебе скучала. Ты никогда не навещал меня.

— В Англии меньше фейри. — Он трет глаза. — Видения стали куда хуже, когда я вернулся в Шотландию. Я навещал матушку в Йорке год назад и совершенно не мог спать. Сомневаюсь, что я надолго здесь останусь.

— Так почему ты приехал?

— Чтобы удостовериться, что Кэтрин будет счастлива в браке. Матушка убедила меня остаться на празднование Хогманай, но я собираюсь уехать после Нового года.

Я беру его за руку.

— Когда вернешься в Оксфорд, осмелься мне написать, — говорю я. — Иначе я буду волноваться…

Резкий вой внезапно вспарывает воздух. Мы одновременно разворачиваемся к окну. Вой ненормален, он слишком пронзителен, чтобы принадлежать животному.

— Что это было? — шепчу я, вставая, чтобы выглянуть из окна.

— Я предпочел бы не выяснять, — отвечает Гэвин. — Нам следует…

Второй вой раздается ближе, и он гораздо громче первого. Привкус дыма и пыли быстро оседает на языке. Сухость проникает в легкие, и я хватаю воздух. Я сгибаюсь и кашляю, пока горло не начинает болеть.

— Айлиэн?

Гэвин хватает меня за плечо.

— Отойди от окна, — пытаюсь сказать я, но слова получаются придушенными, едва различимыми.

Я в отчаянии отталкиваю Гэвина. Он отлетает назад и натыкается на чайный столик.

А потом что-то врывается в окно и меня осыпает осколками стекла.

Глава 17

Массивное тело с блестящей черной гривой врезается в меня. Я хватаюсь за мягкий мех и ударяюсь спиной о ковер. Она горит, когда меня протаскивают по нему. Рассыпавшиеся осколки стекла режут мне кожу. Я врезаюсь в деревянный стол Гэвина и прикусываю язык, чтобы не закричать.

Гончая нависает надо мной. Она крупнее тех, что я когда-нибудь видела. Будь я на ногах, она достигала бы мне до груди — стоя на четырех лапах. Темный мех блестит и идет волнами в сумрачном свете камина, меняя оттенки на фиолетовый, зеленый и красный. Глаза ее горят алым огнем.

Cù sìth. Печать продолжает ломаться, и теперь гончие проникают к нам, как и предсказывал Деррик.

Я остаюсь неподвижной. Собака обнюхивает меня, чтобы убедиться, что я тот самый человек, которого она ищет. Которого ее послали убить.

— Айлиэн!

Голос Гэвина звучит словно издалека, как будто он уже не в комнате.

Я хватаюсь за мех, запускаю в него пальцы. Я знаю, что собака убьет меня, как только поймет, кто я, и мне нужно от нее избавиться. Но гончая слишком тяжелая, добрых семнадцать стоунов чистого веса, давящих на меня. Мой корсет, при всей его широте, мешает дышать, а тело гончей делает все еще хуже. Сердце колотится в ушах, ритмичный стук становится громче, громче…

Cù sìth снова втягивает носом воздух, открывает глаза и рычит. Теперь она знает, кто я такая. Что я такое. У нее острые, как кинжалы, зубы. Я втягиваю воздух, не в силах пошевелиться, даже если захочу.

Глаза гончей сияют ярким, обжигающе алым огнем. Ее слюна капает на мою кожу, зубы скалятся в нескольких дюймах от меня. Только мои руки, вцепившиеся в ее шею, не позволяют собаке впиться в меня, но это и все. Я вкладываю в это все силы, которые дает мой дар, по словам Киарана, врожденный дар Охотниц. Я сжимаю кулаки, усиливая хватку. Тяжелый мех густой и плотный, как доспехи.