Из сказок, еще не рассказанных на ночь... - Мира Кузнецова
— Простите, но заказчик пожелал остаться анонимным. — Парень элегантно кивнул, развернулся и не спеша пошел на выход.
На тёмной куртке во всю спину красовалась надпись: «ООО «Принц на час — сервис».
Уставшие от времени оковы
У двери лавки сидела старуха. Она сидела прямо на раскаленном солнцем камне дороги, поджав под себя одну ногу, а вторую согнув в колене и уперев в неё локоть руки с зажатой трубкой. Кто был старше: старуха или трубка, или много веков подряд они переживали друг друга, не знал никто. Казалось, что ничего живого в этой неподвижной фигуре нет. Лишь дымок курящегося табака и теряющие, время от времени, неподвижность зрачки, сжавшиеся в точку и следящие за суетой города, выдавали все еще теплящуюся жизнь в этом старом теле.
— Ниши! Зайди в лавку. Ты уже высохла на этом солнце, и скоро я продам твою мумию. — Голос за спиной сидящей был тверд и спокоен. Говоривший явно был в своем праве приказывать, и он это делал, не демонстрируя власть. Но старуха не шевельнула даже пальцем. — Давай, заходи уже. Пора. Гость пришел, — уже мягче, ворчливее прозвучал затихающий голос, который был оборван перезвоном дверных колокольчиков и хлопком двери.
Легкая улыбка тронула растрескавшиеся губы. Старуха отмерла и откинулась спиной на стену, пыхнула пару раз, оживляя тление табака, и выпустила ароматный дым сквозь сложенные трубочкой губы, на которых продолжала блуждать улыбка. Сощурилась, оглядывая улицу. Еще пару минут назад полупустая площадь наполнялась людьми: сновали мальчишки-разносчики; кричали зазывалы у лавок; спящий под старой оливой дервиш вдруг сел и наклонил голову к плечу, словно внимательно слушая, шепчущего ему на ухо. Повеяло. Резко. Порывом. И Ниши встала. Тоже резко, и юбки обвились вокруг её ног, а ветерок понёс по улице песок и пыль.
— Неужели?.. Показалось? Надо же, а он прав. Кажется, пора.
В лавке было пусто. Только хозяин и его гость сидели на мягких подушках перед разделявшем их низким столом. Луч солнца падал ровно в середину, оживляя маркетри1 столешницы, собранной казалось из всех пород деревьев мира. Изящный бронзовый чайник, лукумница и пара простых стеклянных стаканов, повторяющих изгиб женского тела, стояли в удалении от солнечных бликов.
Старуха уже прошла мимо мужчин и вдруг остановилась, снова к чему-то прислушиваясь, скользнула взглядом по столу и пошла дальше, огибая расставленные в каком-то замысловатом порядке: столы с медной, серебряной, золотой утварью; разбросанные и сложенные стопками подушки, расшитые яркими нитями; расстеленные или перекинутые через свисающую на цепях деревянную перекладину, ковры; сложенное навалом оружие. Она шла легкой походкой юной девы и маленькие колокольчики-подвески переговаривались на её босых лодыжках. Ниши скрылась в полутьме арочного свода и мужчины, не сговариваясь, синхронно поднесли стаканчики с чаем к губам, сделав по глотку.
— Молчит? — Скосил глаза гость. — И скажи, уважаемый, как я буду с ней говорить? Как мне ей объяснить, что мне от неё надо? Я хочу, чтобы девушка, на которой я завтра женюсь, любила меня вечно. Как мне это ей втолковать, уважаемый Хаста-бей? Как сказать Ниши, чтобы любви Айши на всю мою жизнь хватило?
— На всю жизнь твою? — Тихий голос прошелестел за спинами мужчин. — Можно и так.
Гость вздрогнул и обернулся. Старуха стояла у него за спиной и раскачивалась с пятки на носок и обратно, пристально глядя в глаза мужчины. Даже больше — её взгляд парализовал сидящего, он боролся, пытаясь отвести его, но невидимый поводок удерживал на месте. Ниши вдруг сорвала со своей шеи нить с единственной яркой бусиной и протянула гостю. — На, наденешь на шею женщине, и она будет любить… пока не истлеет нить, но до конца твоей жизни. А теперь уходи. Нет тебе дороги под этот кров.
Старуха качнула рукой, будто отгоняя муху, и отпустила нить с бусиной. Хаста-бей подхватил её налету, виртуозно завязывая узел на нити и опуская амулет в, невесть откуда взявшийся, бархатный мешочек и подавая с поклоном гостю.
— Двадцать золотых, как оговорено. Не обрезать и не развязывать. Длины нити хватит, чтобы надеть через голову. Снять будет невозможно. Прощайте уважаемый.
Лишь только когда перезвон дверных колокольчиков стих окончательно тот, кого назвали Хаста-бей, поднял глаза на стоящую неподвижно женскую фигуру. Очень медленно взгляд скользил снизу-вверх, отмечая про себя изменения и вдыхая горький запах предчувствия скорых перемен. Ему не нужно было оглядываться на вход в лавку — дверь была закрыта, но легкий ветер уже шевелил шелковые нити бахромы ковров, играя с пылью в воздухе, и обвивал тканью многочисленных юбок женские ноги.
— Ни…
— Тшшш… — прошипела в ответ женщина, которая стояла, закрыв глаза, и всё также раскачивалась с пятки на носок. — Ты слышишь?
Хаста-бей вдруг сделал шаг назад и упал на колени, склонив голову.
— Нет, скорее вижу знаки.
— Сходи на площадь и приведи мне дервиша. С ним говорили. Хочу знать, что было произнесено…
Слова еще звучали, а невысокий пухленький лавочник уже выбежал на улицу. На площади в ритуальном белом платье кружился тот, за кем он был послан. И к нему присоединялись один за другим такие же, одетые в ритуальное платье нищие. Сама начался. Суфии читали стихи. Звуки множества флейт и нервный ритм бубнов завораживали. Дервиши кружились, раскинув руки и склонив голову к правому плечу. Обрывки слов, читающих одновременно стихи суфий, долетали до бегущего Хаста-бея.
«Глазам была видна ты…
а я не знал…
таилась в сердце свято, а я не знал…
искал по всей вселенной твоих примет…
Вселенною была ты, а я не знал.»2
Вдруг, кто-то из танцующих вскрикнул и упал. Тут же раздался глухой звук лопнувшей кожи3, а следом один за другим, словно плоды с дерева под порывом ветра, стали падать монахи — отшельники, волею проведения, собранные в одном месте.
— Неужели? Неужели?.. Реальность рвется? Беда! О, Отец наш, как ты допустил это? Может показалось? — бормотал Хаста-бей, подбегая к застывшим в нелепых позах людям. — Пусть это будет глупое совпадение… Пусть я ослеп и оглох за века… Пусть лишился ума…пусть.
— Азамат4, подними меня. Мне нужно к Орхану5.
— О, ты удивишься, огда его увидишь, Ирэк6, — сказал Хаста-бей, ничуть не удавившийся тому, как его назвал дервиш. Имя было названо. Имя было принято. Имя открыло суть. И уже Азамат взвалил на плечо побратима, одного из девяносто девяти оков, становясь выше и шире в плечах. И пошел к лавке, оглядывая периметр площади и фиксируя детали взглядом опытного бойца.
Ирэк молчал и безжизненно свесившиеся руки, качались из
