Расколотый мир - Анастасия Поклад
Темнело. Золотисто-оранжевые облачка уплывали вслед за солнцем. Было ветрено, промозгло. Клима поплотнее закуталась в шерстяной платок. На совещания у старосты она по-прежнему одевалась просто, без изысков, только кулон выставляла напоказ. Здесь обду слишком уважали, чтобы обращать внимание, что она носит, и по последней ли моде наряд.
Надо сказать, Климина ставка за прошедшее время стала больше, надежнее. Старосты, командиры, представители городов, прочие нужные люди — в расширенном составе было около тридцати человек. Деревня тоже разрослась, теперь здесь жили многие перебежчики из ведских солдат, да и просто люди, решившие оставить дом и пойти за обдой. Иди пока, впрочем, было некуда, и всю эту ораву зимой предстояло чем-то кормить. А прежде — придумать важное занятие, чтобы от безделья глупостей не творили. Еще с Института Клима вынесла простую истину: если больше десятка человек, объединенных общей идеей, не делают ничего полезного три недели подряд, то начинаются бунты, погромы и пьянки. Поэтому Клима во всеуслышание объявила, что закладывает на месте села крепость и называет ее Капищевой, в честь древнего капища высших сил, расположенного неподалеку. Крепости нужны высокие каменные стены, возводить которые можно долго, до следующего военного похода, на стройке всякому занятие найдется.
И работа закипела. Одни таскали камни, другие изобретали и собирали подъемные устройства, третьи замешивали из глины, песка и колдовства цемент, а четвертые каждую неделю собирались на совещания, послушать речи обды. И Клима говорила речи. Толку с них не было никакого, от слов золото и зерно не появляются, но люди не бездельничали, думая, будто решают что-то важное, а ради такого можно раз в неделю помолоть языком.
Гера на совещания ходил редко, поэтому сейчас Клима возвращалась по притихшему вечернему селу в одиночестве. Было о чем подумать в тишине, наедине с собой. У Теньки уютно, тепло, еда сытная и лишних ушей нет, зато шумно до невозможности. Даже запершись у себя, Клима слышала, как недовольно топочет по лестнице Ристинка, точит ортону Гера, гремит внизу кастрюлями и рукомойником Лернэ. А отголоски взрывов и сокрушенную Тенькину брань с чердака слышали не только в доме, но и в половине села. Колдун уже пару месяцев пытался обуздать загадочную и непостижимую силу молний. Домашние понятия не имели, насколько успешны эксперименты, но отмечали, что грохочет и сверкает с каждым разом все больше. У Теньки осторожно спрашивали, не взлетит ли его чердак однажды на воздух вместе с домом, селом и половиной Принамкского края, экспериментатор обижался и заявлял, что процесс, конечно, интересненький и не без неожиданностей, но все под контролем. Иногда создавалось впечатление, что под контролем не Теньки, а слепого провидения.
Помимо работы с молниями, колдун не забрасывал научные изыскания в области водяных зеркал, с помощью которых надеялся поглазеть на иные миры, поэтому пропадал на чердаке сутками, а когда спускался поесть или набрать воды для опытов, выглядел так, словно сам являлся существом из пресловутых иных миров, притом не самых лучших: мятая рубашка, промокшие штаны и рукава, обгоревшие, вечно искрящие волосы, бледная физиономия и больные красные глаза, в которых не угасал сумасшедший огонек радости постижения сути бытия. Гера поначалу всерьез боялся, что друг крепко стукнулся об тучу, но Лернэ, знавшая Теньку всю жизнь, заверила: братишка по осени и по весне всегда чудит. Зимой чердак вымерзает, и находиться там подолгу невозможно даже для такого фанатика. Летом же надо не глупостями заниматься, а огород полоть, потому что эксперименты на зиму не засолишь.
Клима время от времени ломала голову, как повернуть Тенькины "научные" изыскания на благо общества, а не в угоду каким-то непонятным высоким целям, но пока слишком плохо представляла себе возможности колдовства, а из объяснений веда не понимала и половины. Тенька не умел говорить просто и ясно, он постоянно забирался в дебри терминологии, иногда самолично изобретенной, перескакивал с пятого на десятое, мог оборвать разговор на полуслове и мчаться записывать или проводить новый опыт, только что пришедший на ум. Прочие колдуны, которых успела узнать Клима, так себя не вели, из чего напрашивался вывод, что Тенька в своем роде уникален, осталось только определить, к добру или худу. Те же самые колдуны никогда не слышали об укрощении молний или о водяных зеркалах, но признавали, что ставни из сухого теплого льда Тенька наводит мастерски.
А сейчас кругом тихо. Слышно, как срываются с оград ледяные капли. Скрипнула чья-то дверь, ветер качнул на поверхности луж грязные облетевшие листья. С одной стороны дороги высятся густые заросли изломанной ветрами и засохшей крапивы, с другой — забор, переплетенный лозняком. Здесь улица делала крутой поворот — дорога, по которой шла Клима, была не главной, а словно опоясывающей деревню. Так до Тенькиного жилища, стоящего практически на отшибе, добираться куда короче.
Внезапно Климу одолело дурное предчувствие. Острое, резкое, почти выворачивающее наизнанку. И словно в ответ по округе разнесся отголосок взрыва. Это значило, что у колдуна опять чего-то не заладилось. Настороженная, обда поскорее завернула за угол и успела заметить несущуюся навстречу взмыленную ополоумевшую лошадь, за которой хлюпала по грязи пустая раздолбанная телега, непонятно каким чудом еще не развалившаяся совсем. Телегу мотало из стороны в сторону, но обезумевшее животное словно не замечало тяжести. Клима ясно видела, что успевает уклониться. Предчувствие не подвело: промедли она у поворота, не сразу бы заметила опасность, угодила под копыта. А так — пара шагов в сторону, чтобы прижаться к плетню, а вон и калитка в нем очень удачно оказалась…
В это мгновение из пресловутой калитки кубарем вылетел высокий юноша в черном овчинном жилете поверх домотканой рубахи, ринулся к Климе и со всей силы пихнул ее в противоположную сторону, в крапиву, сам чудом уворачиваясь от лошади с телегой, делая ногами немыслимый кульбит, а затем падая сверху. Все произошло настолько быстро, что Клима даже возмутиться не успела. Их
