Вера Камша - Довод Королей

Затрубили трубы, герольды принялись перечислять подвиги герцога Эстре. Юноши-пажи, разодетые в синее и серебряное, взяли под уздцы коней эстрийцев и торжественно повели по улице Святого Мишеля. Впереди шли совсем юные девушки, усыпавшие дорогу ветками можжевельника. Рафаэль не сомневался, что любая из них будет рада поцелую маркиза Гаэтано, но присутствие Артура и Александра мешало отдаться созерцанию хорошеньких мордашек. Как Даро могла променять Сандера на красивого дурака?! Если бы Александр возненавидел сестру, отомстил бы, проклял, Рито, возможно, со временем бы успокоился, но герцог продолжал любить предательницу, хоть и скрывал это, как мог. Ни одна женщина не стоит такой любви и такого сердца, но то, что виновницей беды стала его собственная сестра, доводило Кэрну до исступления. Если бы не Александр, мириец в первый же день убил бы Даро или Артура, а то и обоих. Но Сандер связал ему руки и был, как всегда, прав. Нельзя срывать злость на невиновном.

Артур Бэррот ехал рядом с Первым Герольдом в самом начале процессии, и через головы пажей и девушек с корзинками Рито видел подрезанный хвост коня виконта и его синий плащ с королевскими сигнами. Капитан королевской гвардии! Больше всего на свете виконт хочет вернуться в Эстре, но дружба Сандера, покровительство короля и имя тестя удерживают беднягу в столице, к вящей радости его честолюбивого папаши. Нет сомнения, на обещанном турнире и королевских приемах Артур будет с супругой. Проклятый! Сандеру придется целую кварту смотреть на Даро, если только у этой дряни не хватит благородства заболеть. И это не считая Эллы с ее «пуделями» и прочей придворной нечисти вроде безгубого Рогге-Стэнье и жирного кардинала.

Рито ослепительно улыбнулся, поймав на лету маленькую зимнюю гвоздику, и приколол ее к плащу рядом с эскотской фигурной застежкой. Байланте всегда улыбается. И всегда готов к бою.

2891 год от В.И.

29-й день месяца Копьеносца.

Арция. Мунт

Брат все-таки приехал. Он оставался верен арцийской короне, и слава святому Эрасти, потому что, захоти Александр Эстре восстать, с ним не справился бы никто. Кто же знал, что маленький горбун, которого никто не принимал в расчет, вырастет в славу Арции и ее надежду. Благодаря Сандеру разоренный Север в считанные годы не только обрел покой, но перестал быть захолустьем, так как Гварский Лось и граф Лидда отныне смотрят не на Данлею, а на Мунт. Ра-Гвар – друг Александра Тагэре. Так же, как Рито Кэрна, семейка Мальвани, старик Обен и полкоролевства в придачу, да какие полкоролевства! Эстре обожает вся Арция, кроме тех, кто его ненавидит, вроде нового кардинала и... Эллы. Но они молчат, и правильно делают.

Король с едва заметной ухмылкой взглянул на Его Высокопреосвященство, на внушительном чреве которого переливался старый Знак на новой цепи из звездчатых богомольников. Клавдий удобен и полезен, но Филипп в глубине души тосковал по ершистому Евгению. Прошлое не отпускало. Его можно было отогнать, притопить в вине или поцелуях Эжени, но оно возвращалось в самый неподходящий момент и смотрело глазами отца, Рауля, Тильды, Евгения, Жоффруа, Филиппа Лумэна...

За окном запели трубы, и радостно завопила толпа: пора! Его Величество тяжело поднялся и вышел на крыльцо, как раз вовремя, чтобы увидеть появившуюся из-за поворота процессию. Все было сделано для того, чтобы вселить в сердца жителей доброго города Мунта и атэвских послов уверенность в силе и величии Арции. Король знал, что брат не любит пышных церемоний. Ничего, потерпит, так нужно.

Северяне приближались. Уже можно было различить лица. Сандер, как всегда серьезный и спокойный, ехал рядом с Артуром на гнедом иноходце, которого Филипп у него еще не видел. Выбивавшиеся из-под бархатного берета темные волосы герцога были длиннее, чем повадились стричь придворные щеголи, по осени обнаружившие, что по крайней мере в одном ухе можно носить серьгу. Но во всем остальном Александр Тагэре выглядел вполне сообразно своему титулу, видимо, принял к сведению письмо Гастона, просившего протектора Севера пустить пыль в глаза атэвам и горожанам. С трудом сдерживая волнение, король наблюдал, как брат осадил гнедого, спешился и, слегка прихрамывая, стал подниматься по лестнице. Лицо его ничего не выражало, а король так надеялся увидеть в серых глазах прежнюю теплоту. Нет. Они были спокойны и холодны, как зимний день. Проклятый Жоффруа, он все-таки их рассорил!

Герцог Эстре преклонил колено перед Его Величеством и поцеловал протянутую руку. Филипп всей душой рвался обнять брата, но порыв угас, остановленный взглядом Александра, взглядом верного своему сюзерену вассала. Король подавил вздох и выразил радость по поводу приезда герцога и удовлетворенность его победами. Гастон Койла уже держал наготове орден Подковы[124]. Филипп взял сверкнувшую в лучах проглянувшего солнца золотую цепь и торжественно возложил на плечи младшего брата.

– Мы довольны вашей службой, Александр, и надеемся, что мир и процветание, которые вы принесли северным провинциям, будут нас радовать и впредь.

Проклятый! Какая корявая фраза. Ничего, король не обязан быть поэтом...

– Благодарю, государь. Я служил, служу и буду служить Арции и ее королю. Верность обязывает!

Последние слова герцога утонули в приветственных возгласах.

2891 год от В.И.

29-й день месяца Копьеносца.

Арция. Мунт.

Столица хансиров оказалась не столь отвратна, как думалось Али, хотя многое в ней удивляло глупостью и несообразностью. Окна домов смотрели на улицы, а не во дворы, женщины не закрывали лиц, а мужчины, уподобляясь женщинам и евнухам, скоблили лица. За время, которое послы провели в Мунте, ни разу не раздался призыв на молитву, и никто – от приближенных дея до помощника чистильщика сапог – не пал ниц, восхваляя Всеотца за то, что он не создал недогадливых лишенными души женщинами. Немало подивил атэвского полководца и снег на улицах, про который он лишь читал у мудрейшего Саммаха, описывавшего то, что представало его ученому взору, ибо сказано, что тем, кто путешествует ради познания, Баадук облегчает дорогу в рай.

Али, поправив складки синих с белым одежд[125], с достоинством приветствовал высокого плотного хансира с золотой цепью на шее. Сам Меч Атэва скорее дал бы себя убить, чем позволил надеть на себя знак раба[126], однако за морем придерживались иных обычаев.

– Да будет светел твой день и темна твоя ночь, Носитель Ключа. Ты пришел, и я говорю тебе, что мои глаза рады узреть любимого каддара дея Филипха.