Вера Камша - Довод Королей

– Да будет светел твой день и темна твоя ночь, Носитель Ключа. Ты пришел, и я говорю тебе, что мои глаза рады узреть любимого каддара дея Филипха.

– Его Величество Филипп Четвертый шлет привет брату великого Усмана и ждет его в Летнем Дворце, на поле перед которым через два дня состоится малый турнир в честь брата Его Величества герцога Эстре.

– Сколь счастлив мой конь, что пройдет по следу коня повелителя Арции. Я и мои люди следуют за тобой.

Али не сомневался, что в глазах не познавших истинной мудрости, но чем-то ему симпатичных арцийцев он и его свита представляют не менее диковинное зрелище, чем представлял бы арцийский вельможа, окажись он в Эр-Иссаре. Будучи не фанатиком и не политиком, а воином, брат Усмана относился к различиям в обычаях философски. Куда больше его волновало, что арцийский повелитель оказался не таким, каким ему следовало быть. Али свято чтил договор Льва и Волка и верил словам мудреца Абуны о том, что настает время великого зла, и первый прыжок оно сделает на Севере.

Истинной целью посла было вручить северному дею тайное послание Усмана. Увы, увидев Филиппа, Али мысленно проклял судьбу, склонившую владыку хансиров к мерзостному пороку пьянства. Вряд ли тот, кто ночью смотрит на дно кувшина, а днем на его горло, может увидеть дым раньше огня.

Величайший в мудрости своей сказал: когда лев болен, рядом собираются шакалы. Филиппа окружали шакалы и гиены, озабоченные лишь тем, чтобы набить свои зловонные пасти и перегрызть глотки друг другу. Лишь булат-сагар[127] имел тело и душу воина, и лишь Носящий Ключи служит дею, а не себе. Но мудрость и того, и другого не сильнее новорожденного жеребенка, слова калифа калифов будут для них слишком тяжелы.

Али склонялся к тому, чтобы после передачи даров и заверений в дружбе подписать торговое соглашение и вернуться в лучший из городов[128], вложив в сердце Усмана еще одну тревогу, ибо кровь дея Арраджа истощилась, как истощается почва в руках нерадивого крестьянина. Если бы он мог вернуть повелителю не только письмо, но и Садана! Полководец с горечью оглянулся на великолепного белого жеребца с черной гривой и черным хвостом, бегущего между двумя всадниками. Сын молнии вряд ли узнает всадника, дей Филипх не похож на того, кто покорит коня коней.

Летний Дворец арцийского повелителя был красив, хотя, на взгляд атэвского полководца, в нем могло быть побольше лоджий, да и резьба по камню была груба и проста. Дей Филипх, его дейи[129] и наследники в окружении каддаров, родичей и родичей родичей вышли на террасу, едва только жеребец Али ступил на расчищенную от снега площадку перед дворцом. Брат Усмана запоминал лица раз и навсегда и сразу же приметил стоявшего рядом с владыкой арцийцев незнакомого темноволосого человека. На прошлом приеме его не было.

Незнакомец был в таком же богатом платье и плотном плаще, как и прочие, и все же отличался от них, как отличается волк от собак. Приглядевшись, Али увидел, что темноволосый горбат, хоть и не столь сильно, как старый Джамал, учивший сыновей калифа Амира держать саблю. Так вот он каков, северный волк, младший брат дея, про которого говорят много и хорошо.

Али приложил руки к вискам, уголкам губ и сердцу, приветствуя повелителя хансиров.

– Да будут мои глаза цветами, по которым ступают ноги благородного Филипха и его сыновей. Прежде чем мои сапоги коснутся ковров твоего освященного небом жилища, разреши мне передать тебе дар Повелителя Повелителей. Этот конь был украшением Эр-Иссара, но калиф, да продлятся его дни до бесконечности, посылает благородного Садана тебе в знак своей дружбы и верности клятве Льва и Волка.

По знаку Али вперед вышел великий конюх калифа Гатар-ар-Хутта. Меч Атэва знал, каково почтеннейшему расставаться со своей гордостью и надеждой. Садан был для Гатара дороже всех его многочисленных внуков, но калиф велел отдать величайшее из сокровищ в чужие руки. Повелитель Повелителей всегда прав, но сколь горек удел смотрителя конюшен, вручившего узду ветроногого Садана недостойному. Однако на темном лице старика не дрогнул ни один мускул. Гатар-ар-Хутта простерся ниц перед повелителем хансиров и поведал ему родословную коня коней от жеребца самого Майхуба. Затем двое сильных воинов подвели сына молнии к самим ступеням, дабы дей Филипх мог рассмотреть дар калифа.

Садан недобро косил глазом, черные ноздри возбужденно раздувались, впитывая непривычные и неприятные запахи. Вряд ли кто-то из хансиров рискнет хотя бы подойти к нему. Али с непроницаемым лицом смотрел в глаза арцийскому владыке. Тот, несомненно, знал толк в лошадях, но времена, когда он мог покорить ветроногого, занесло песками. Внезапно Меч Атэва ощутил острую жалость к воину и всаднику, получившему коня, на которого ему не сесть, не боясь покрыть себя позором. Повелитель не может быть сброшен лошадью и отвергнут женщиной! Брат велик, но он ошибся, вместо радости послав северному дею боль и стыд. Внезапно в голубых глазах Филипха мелькнул огонь.

– Я благодарю повелителя атэвов за дар, которому нет и не может быть равных. Но пусть простит меня сурианский Лев, если я вручу сокровище моему брату, покорившему Север. Я не мог придумать награды, достойной его доблести, но, увидев блистательного Садана, понял, что это рука судьбы. Герцог Эстре, прими коня коней как залог будущих побед.

– Мне остается доказать свое право на этот дар, – нагнул голову брат Филипха. Сбросив плащ на руки подбежавшего слуги, он, слегка прихрамывая, спустился вниз и без колебаний подошел к напрягшемуся Садану. Конь и человек замерли, глядя друг на друга, а затем северянин протянул руку и коснулся лоснящейся шерсти.

– Мы будем с тобой друзьями, черногривый, клянусь тебе, – герцог улыбнулся тем, кто держал жеребца, – можете отойти.

Старый Гатар невольно покачал головой, но подал знак. Воины отошли, и случилось чудо. Садан продолжал стоять, а потом внезапно потянулся мордой к новому хозяину. Брат дея все с той же улыбкой позволил себя обнюхать, а затем легко вскочил в седло. Атэвы, знавшие норов жеребца, не зря получившего свое имя, замерли, но ничего не произошло. Казалось, конь знает своего всадника с рождения. Жеребец легко переступил с ноги на ногу, взмахнул черным хвостом и пошел грациозной рысью, откровенно гордясь своим седоком.

– Ар-имма-ра Баадук[130], – прошептал Али, не веря своим глазам.

Вечером Меч Атэва воззвал к Пророку и, взяв лист каонгхской бумаги, написал Эссандру-ар-Шарлаху-гар-Арраджу. Али просил Северного Волка удостоить его совместной конной прогулкой.

2891 год от В.И.