Хаген Альварсон - Девятый Замок

А Унтах сказал:

— Доброй ночи, рыжий безумец.

Я покраснел. Тот, кого я бы хотел видеть мёртвым, говорил слишком тепло. Как друг или родич. Не предо мною держать ему ответ.

— Доброй ночи, человек тени, — сказал я и поклонился.

Корд'аэн, увидев свой сундучок, улыбнулся, преклонил колено перед дамами, пожал руку их могучему спутнику, потом взял у меня свои пожитки, снова улыбнулся, и мы пошли на причал, к Мысу Эльдира.

— Все вопросы — потом! — приказал Корд. — В другой раз. Я понимаю, что тут слишком многое случилось для одного вечера, и говорить о том будут самое меньшее до осеннего праздника жертвоприношений, а ты имеешь право на правду, но будь добр — прояви хладнокровие и невозмутимость.

— Сказать по чести, это не достоинства моего народа, но коль скоро ты просишь, я постараюсь. Но ты хотел о чём-то переговорить?

— Снорри, друг мой, честно говоря, у меня в голове сейчас такая каша, что лучше отложим на другой раз. Я вернусь дня через три-четыре. Тогда и потолкуем.

— Хэй, Корд! — окликнул я его, когда он уже взошёл на борт.

— Чего?

— Жаль ты его не убил! Я потерял десять гульденов!

— А приобрёл самое меньшее четыре сотни! — весело рассмеялся друид.

Кстати, да, я теперь один из самых богатых горожан. Но от этого не легче.

— Погоди!

— Ну? Быстрее, Снорри, ты задерживаешь!..

— Давайте там быстрее, влюблённые! — раздался крик ладейщика.

— Будет ли рассвет?

Корд'аэн О'Флиннах помолчал, и весь мир внимал его молчанию. А потом сказал:

— Рассвет будет, Снорри сын Турлога. Но трудно сказать, увидим ли мы его.

И отвернулся.

Ладья уходила на юг, во тьму летней ночи, унося в неведомое друида и его пророчество. Ветер дул из-за пределов мира, холодный ветер, что несёт на крыльях перемены.

Было лето, самый конец. День ото дня холодало. Спели яблоки и хмель. Наступит осень. Мы с Митрун поженимся. Будет много работы в саду. И видят боги и Предки, мне ни к чему перемены на когтях и крыльях запредельного ветра. И слышать ничего не хочу.

Я запрокинул голову к небу и прошептал:

— Вы слышите меня, асы и ваны, дисы и фюльгъи?..

— Снорри, тебе мало пользы от дружбы с этим фокусником. Сам с собой разговариваешь?

— Митрун, ты что тут делаешь? Уже поздно!

— А ты не рад мне?

Я хотел было обнять её, чтобы она сама рассудила, рад я иль нет, но она вдруг решительно отстранилась, отступила. Луна светила сквозь рваные тучи, превращая мою Митрун в привидение. Ветер развевал её волосы и подол платья, а холодный свет пронизывал их насквозь. В горьком сиянии старого, умирающего месяца её лицо было бледно-желтым, и таинственно темнели глаза.

— Снорри, проводи меня.

Она позволила взять себя под руку. Мы шли по берегу. Звенели комары, бурчали жабы. А мы молчали. От реки веяло холодом, и мы свернули на дорогу, утоптанную за сотни лет. Дорога изгибалась между дворов, подходя к самому трактиру. Там ещё суетился народ, лаяли собаки.

— Что там произошло? — спросила вдруг Митрун, и голос её почти не дрогнул. — Тут всё ходуном ходило. Думали — землетрясение. Правда, что чужеземцы устроили драку, и был там один, который всех зарубил?

— Нет, — ответил я холодно. — Никто никого не рубил. Ну, то есть тот чужеземец… Унтах. Он никого не убил. Я только сейчас это понял.

— Как это? Были ведь убитые, многие их видели!

— Ну да, убитые были, и драка была. Но самое жуткое, что они порубили друг друга. Этот чужак — чародей, Митрун. Как наш Корд. Хорошо, что тебя там не было.

— Я надеюсь, ты по своему обыкновению кулаками не махал? — спросила она небрежно, но я снова уловил дрожь.

Приятно, когда за тебя переживает твоя любимая. Хотя, конечно, подло давать ей повод для переживаний.

— Коль махал бы, то домахался бы до кургана. Как те, убитые.

Она молчала, собираясь с духом. Верно, ей не было приятно вести тот разговор.

— Снорри, сейчас мы идём к моей тёте Эльве. Не кривись, прояви хоть раз серьёзность. Мои домашние в Аскенхольме о тебе знают немного, а потому будут верить тётушке. А ей ведомы некоторые подробности, которые она преподаст в чёрном свете. Надо сказать, я поступила бы так же…

— О каких подробностях идет речь? — перебил я.

— Ты водишь дружбу с колдуном, Снорри. С могущественным волшебником. Ты поклоняешься Старому Балину. Твоя матушка, как говорят люди, была накоротке с местной вёльвой, Арной. Я уж молчу о том, что твой дом непохож на другие, что твоего отца отрекли от рода, а возле Грененхофа впервые появился Багровый всадник. И вот ты добавляешь масла…

— Не понял. Что я снова сделал не так?

— Ах, ты не понял? Снорри, ты беспросветный дуралей! Боги, за кого я замуж собралась! Он не понял! Почему ты не ушёл из "Под дубом", когда там началось?..

…метание пламени и теней, крик, дым, рёв горного эха, осыпающийся мост, смех из ледяного тумана… монеты, сочащиеся чёрной жижей… пасть, распахнутая над кроной древа…

…а ты, милая моя Митрун, говоришь — уйти!..

— …Эльва теперь скажет, что, мол, такой у меня жених, что остался смотреть на сейдманов, на их чёрное колдовство, потому что имеет к таким делам нездоровое любопытство, недостойное мужа. Не назовут надёжным человеком того, кто любит глазеть на чернокнижие. Ясно, конечно, что сделанного не воротишь, но впредь тебе придется пересмотреть своё поведение, коль ты хочешь быть моим мужем.

И тут она не выдержала. Её голос задрожал, она тихонько прошептала:

— Ты себе не представляешь, как я испугалась!..

Мы остановились, я положил ладони на её щёки и спокойно сказал, глядя прямо в мокрые светлые глаза:

— Это был тот случай, когда иначе нельзя. Я просил бы прощения, но тебе не станет от этого легче.

Она смешно шмыгнула носом.

— Что ж, это меняет дело.

А потом добавила:

— Мой маленький рыжий непослушный котёнок!

Остаток пути мы дурачились, целовались и гавкали на собак. Собаки весьма удивлялись…

Эльва предложила мятного чаю. Я не отказался. Впрочем, не пил прежде неё. Мало ли…

Время было позднее, но Эльву нисколько это не смущало. Сухонькая старушка с добрыми морщинками возле глаз, верно, в лучшие свои годы она была красавицей. Чёрное ей шло необыкновенно. Мы сидели втроём у камина и говорили о всякой чепухе. Сначала сестра Лаунда Лысого попросила меня рассказать, что стряслось в трактире. Но когда я начал рассказывать (а надобно сказать без ложной скромности, что на разные жуткие истории я мастер), она как-то незаметно перевела разговор на иное.