Хаген Альварсон - Скрипач и фоссегрим

Хаген Альварсон

Скрипач и фоссегрим

Посвящается Эдварду Григу

— Как мне найти фоссегрима? Его голос был хрупким. Как звук шагов на первом льду. Уже не звонкий голос мальчика. Но ещё не хриплый бас мужа.

— Не надо тебе искать фоссегрима, — был ответ. Молчание.

— Как мне найти фоссегрима? — снова спросил он, — мне очень нужно, поверь! Ты что, не понимаешь?! Она обернулась через плечо. Она была прекраснее и печальнее осени. Глаза перелётной птицы. Птицы, которой уже никогда не бывать в небе. Он молчал. А что он мог сказать? Как он мог её утешить? Её, ученицу фоссегрима? Ему хотелось убежать. Только бы не видеть её глаз. Она произнесла тихо:

— Не надо тебе искать фоссегрима. Поверь. И показала руку. Бледную кожу рвали кривые шрамы. Обвивали руку девы багровыми змеями. От локтя до кончиков пальцев.

— Меня зовут Кристен, — сказала она обреченно.

1

Музыка завершилась скачком молодой и неопытной рыси. Он неловко улыбнулся, опуская скрипку. Он и сам знал, что сфальшивил. На самой важной игре. А кто не фальшивит? — подумалось ему.

— Что молвишь, отец?

Спросил — и пожалел. Тяжек был взор отца, и гулок был его голос. Отец казался древним, как море.

— Мы — скрипачи, сын мой Вальдере. Мы играем везде, куда позовут. На свадьбе поселян и в королевских палатах. За такую игру на крестьянской свадьбе тебе нальют пива и дадут овсянки с селёдкой, а при дворе Хлода Олафсона, конунга фритов, подарят кольцо и серебра. Но не стоит думать, что имя твоё запомнят в веках. Славен будешь лишь тем, что ты из рода Вилле Фольгера. И если спросят: а кто это, Вальдер сын Виглафа, то не сразу и скажут… Свет померк. Захотелось разбить скрипку. Ударить с размаху ногой, чтобы — в щепки, в струнный визг, в пламя и лёд! Чтобы старый дурак схватился за сердце и умер! Мгла настала в душе Вальдера, ярился век бурь, и тени смеялись во тьме…

А старый Виглаф посмотрел на сына, и всё было в том взгляде, чего он не хотел говорить. Твой удел — доля рифмоплётов, — говорили глаза отца, — я пил мёд музыки из чаши Одноокого, а ты — из его заднего прохода. Не утихнет бурное море от твоей игры, не станут плакать янтарём сосны, не ответят прибрежные камни. Быть тебе вечно в подмастерьях, не бывать в мастерах, не сидеть на скамье искусных! Ты позор рода Виллеман, и я стыжусь тебя, сын мой!.. Вслух же старик добавил:

— Думается мне, зря я отпустил твою матушку одну в Равенсфьорд пятнадцать зим назад… Тут уж Вальдер не смолчал:

— Поглядел бы ты на себя в зеркало, да на меня, и не говорил бы так! У нас одно лицо, разве нет?

— Нет, конечно, — устало ответил Виглаф, — это ведь смотря какое зеркало… Стоит ли говорить, что обиженный мальчишка не понял тех слов?

Вальдер Виглафсон крепко напился в тот вечер. Впервые в своей недлинной жизни. До рвоты и видений, до сверла в голове и угарного бреда. Он был в этом бреду мастером смычка, он играл как бог. И когда звучала скрипка, скрипка старая из клёна, и летели переливы над утёсами, над морем, — волны буйные заливов замирали от восторга в самый нежный час рассвета, в самый горький час заката, птицы гордые морские тихо головы склоняли, плакала в лесу кукушка, волки головы склоняли, и олень, лесной владыка, по траве ходил в раздумье, рыбы в море замирали, камни в тишине звенели от безмолвного порыва, и, разбередив печали, янтарём рыдали сосны… Сам Дельмир, слепой бог поэзии, кланялся ему в пояс…

— Видишь, неразумный старикашка? — орал Вальдер отцу, — боги мне рукоплещут! Что мне твои слова?! А потом дурман прошел, и ужин попросился обратно. В голове ревели бураны, разрывая мозг на кричащие осколки. С удивлением юноша обнаружил, что стоит на скале, над морем, а над головой грохочет черное небо. Волны вились кольцами змеев. Молнии сверкали на чешуе русалок. В гроздьях пены бесились гадкие ноки, вопили голосом отца: «Saet ofer!», ибо кто-то тонул, и выродки радовались этому. Вигтрольды носились в воде, ревели и безумствовали. В обличье черных коней мчались на берег могучие хникары, все в мыле, трясли кудрявыми гривами седой пены, и разбивались о скалы, чтоб возродиться в глубокой пучине… И, конечно же, был там фоссегрим, грим-музыкант. Незримый, играл он на скрипке, играл ледяную бурю, играл шторм и ветер, как Вальдеру не играть никогда! И раздался голос из кипящего котла:

— Иди же, Вальдер-Бездарь! Сделай шаг с обрыва! Окунись в чёрную бездну!

Неизведана её глубина, неведомы тайны недр морских! Разве не прельщают тебя буря и натиск, разве не соблазнителен покой, разве не сладка вода, которой ты захлебнешься, обретая вечность? Иди же, иди же сюда, Вальдер, сын Виглафа! И Вальдер пошел.

— Думается, рано ты уходишь, — донеслось сзади.

Вальдер обернулся. Молния осветила человека. Был он худ и невысок, темновлас и чернобород, и страшный шрам тянулся от виска до подбородка. Алая серка была на нём, да только как знать — окрашена ли краской, или кровью врагов пропиталась?

— Ты кто таков? — спросил Вальдер от страха.

— Знал я твоего предка, Вилле Фольгера, — хрипло молвил тот, — да только не в деда внук.

— Ты лжёшь! Вилле сгинул давным-давно!

— Сам ты сгинул давным-давно! — передразнил призрак и сплюнул, — мало ума у того, кто не слушает фюльг!

— Так ты… ты мой дух-хранитель?

— Недоумок, — буркнул тот, — я хранитель Равенсфьорда! Раньше я был тут хозяином. Не очень мне по нраву, что твой труп будет болтаться тут, пугая вонью птиц. Уходи. Иди домой, заливать горе пивом.

— Он наш! — завопили ноки из волн, — мальчик, иди сюда, не слушай его! Тогда фюльг подошел к обрыву и бросил вниз железный крест.

— Вон отсюда! — крикнул он мразям, — уходите от берега, уходите в море!

— Мы боимся! — заскулили ноки, — мы утонем в пучине и потеряемся! Море не примет нас! Там холодно и страшно!

— Что мне за дело! — возразил хозяин, — вы слишком отвратны для моря, но и мне вы не по душе! Убирайтесь! Пусть море сожжет вас! Заплакали карлики, ибо жгло их железо, но и просторам китов были они противны. А фюльге молвил Вальдеру:

— Уходи отсюда! Хочешь умереть — умри в битве! Но не оскверняй волн! И так был напуган Вальдер молниями в глазах хранителя, что убежал с утёса, трезвый и мокрый. Не спал до утра. Не плакал в подушку. Не дрожал от холода и ужаса. Удивился — отчего внутри так пусто? Словно порвались струны… Потом разбил окно. Окна были стеклянные. Роскошь, но род Виллеман не бедствовал. Осколки были такие острые… Вальдер смотрел на них и видел осколки своей жизни. Скол древа рода своего. Скёлль-череп. Скёлль — чаша для вина и застольный возглас. Череп хихикал: никогда не испить тебе из чаши! Было не больно. Просто противно. Впрочем, вены тоже надо УМЕТЬ резать…