Тьма на кончиках пальцев - Дмитрий Швец
Аксаков покачал головой, прищурился, поднял руку. Я думал, он сейчас отцу леща влепит. А почему нет? Знакомы, я так понимаю, они давно, дела какие-то общие имеют. Да, это дом моего отца, и господин Аксаков здесь лишь гость, но именно господин Аксаков вхож к императору и даже принимает подарки из монарших рук. Правда, подарок для нас, точнее, для моей маленькой сестрёнки. А меня только что объявили тёмным и собираются принести в жертву во благо семьи. Только непонятно как, для чего и что даст эта жертва. Впрочем, самой жертве всегда всё равно, она ведь жертва.
Вот ведь пропасть, чего-то так всё сложно, что я аж сам запутался. Говоря по-простому, на месте Аксакова я бы отцу залепил. А уж потом разбирались бы кто прав, а кто нет.
— Проще говоря, — не сводя напряжённого взгляда с отца, проговорил Аксаков, словно эхо, повторив мои мысли. — Этот кулон для вашей сестры. Он пригодится ей сейчас, а она позже, когда вырастет, послужит империи. Может быть, послужит. Вы же, Глеб, можете послужить империи прямо сейчас.
— Это каким образом? — не отводя взгляда от радостно улыбающегося отца, спросил я.
— Это своего рода обмен, — также глядя на отца, ответил Аксаков. — Император подарил вашей семье редчайший камень. Ваша семья подарит ему человека с редчайшим талантом. Вас, Глеб!
Я медленно повернулся к Арсению Антоновичу. Он отвлёкся от отца, кивнул мне, взял со стола чашку с глотком остывшего чая, откинулся на спинку стула и выжидающе смотрел на меня. Он ждал вопроса. Я понимал, что, если продолжу молчать, он не скажет ничего. Но и спросить я не мог. Точнее, мог, но не знал как. Как можно задать вопрос, только что озвученный собеседником, и не казаться при этом деревенским увальнем, или грубияном. Хотя какая разница, если грубить я буду не ему, а отцу. Своему отцу.
— Любимый мой папа, — начал я, сделав ударение на последний слог и постаравшись изобразить интонации Наташки. — Я понимаю, что вас так веселит. Нет, правда. Правда, понимаю. Защитить младшую, самую уязвимую дочь и избавиться от почти неуправляемого отрока-сына — это удача. А в один день, да ещё и получив что-то от императора, так вообще мечта. Господин Аксаков, — я резко повернулся к гостю — скажите, господин Аксаков, а мне на шею ошейник наденут? А поводок длинный будет? Кормить регулярно будут? Миску во дворе поставят, или за столом сидеть дозволят? А гавкать разрешат?
— Глеб!
Не дожидаясь ответа, вновь повернулся к нахмурившемуся отцу.
— Не ожидал, что моя ценность для тебя всего лишь железка с камушком, — я смял подхваченную со стола бумажку и, швырнув её в стену, отвернулся.
— Глеб!
Окрик отца словно кнутом по спине полоснул, я повернулся к нему, ненавидя всем сердцем. Он встретил мой взгляд твёрдо, но растеряно. Он не понимал, почему я так реагирую. Ещё бы, он всегда говорил, что мужчина должен думать на несколько ходов вперёд. Размышлять стратегически, просчитывать возможные выгоды и убытки от действий и принятых решений. И стратегически он всё делал правильно. Он избавлялся от меня, получал благосклонность императора, а может, и не только благосклонность. Может, ему за такого ценного человека, как я, золота по весу насыпят.
Но это позже. Сейчас же цена немного ниже. Один Глеб — один камень!
Я отвернулся от отца, откинулся на спинку, скрестил руки на груди, нахмурился, сжал губы, обиженно надул желваки и уставился на сломанную дощечку паркета под столом. Интересно, а этот педант, что называет себя моим отцом, тот самый, что любит, когда стрелки на брюках определённой длины и глубины, тот, что не выходит из дома без пары запасных перчаток, знает об этой дыре в паркете? Спрашивать не буду. Меня только что продали как какого-то крепостного, за жалкий кулон. Да он получен из рук самого императора, да, он поможет Оленьке нормально взрослеть и спокойно спать, но я живой человек. Живой! И благородный! А меня вот так как пса какого-то, на кулон обменял. На чёртов кулон!
Да лучше бы он меня охранке для опытов подарил. Там бы умер хоть как человек.
Я сжал кулаки и в бессильной злобе толкнул ногой ножку стола.
— Ну, — услышал я, сквозь набатом стучащее в ушах сердце, голос Аксакова. — Сергей, а в чём-то твой сын прав.
Глава 8
Две пары глаз уставились на Аксакова. Я, ожидая поддержки от неожиданного союзника, отец же, удивлённо округлив глаза и, не менее удивлённо, приоткрыв рот. Это выглядело забавно и глупо. Таким мне видеть отца ещё не доводилось. Смешок пробился сам собой, и, даже помня о нормах приличия, я не попытался его сдержать.
Отец бросил на меня короткий, напоминающий о том, кто я есть, взгляд. Я встретил его гордо, высоко подняв подбородок, с наглой улыбкой на устах и пренебрежением в глазах. Отец поморщился, покачал головой и повернулся к Аксакову. Я же почувствовал, что за эту наглость мне ещё придётся ответить. Ну и пусть. Пусть! Я ведь тоже в долгу не останусь, особенно после того, как он меня продал.
Однако буравить щеку отца не то же самое, что его глаза и я последовал его примеру, тоже повернувшись к Аксакову.
Объяснений ждали мы оба, а потому во все глаза смотрели на странного человека в поношенном коричневом костюме.
Арсений Антонович взглянул сперва на меня, затем перевёл взгляд на отца, поморщился, словно сказал что-то лишнее, почесал за ухом и поднялся.
— По сути, с его, — он пальцем ткнул мне в грудь, — точки зрения отрока, всё ещё зависящего от воли родителей, но считающего себя уже взрослым, — он прав. Подумай сам, Сергей Сергеевич, как то, что здесь происходит, выглядит для него. Как выглядит всё это для подростка пятнадцати лет. Ну, и повторюсь, по сути, он прав, как бы это ни звучало. Ты предложил товар. Его, — он снова указало пальцем на меня. — Ты и смотрины устроил, чтобы я проверил не бракованный ли. Я посмотрел и готов его купить. За это, — он кивнул на стол, где свернувшейся змейкой лежало серебряное сердце, с красным камушком в искусно выполненной оправе.
— Не за это, — взгляд
