Скорми его сердце лесу - Богинска Дара

У Бога-Ворона была возлюбленная, которая пела ему песни. Но стоило ему коснуться ее, как она умирала, ведь Ворон был воплощением смерти.

Однако он был также властен над Океаном Душ. Каждую ночь он касался своей возлюбленной, и она умирала, и каждое утро он летел над бесконечными водами, разыскивая ее, чтобы вложить ее дух обратно в омертвевшую плоть. Так шли годы, пока однажды утром он не смог найти ее душу. Он нырнул в Океан и зачерпнул его в свой клюв, но не нашел ее даже в самых его глубинах. Тогда он возвел курган на месте ее тела, и стали называть ту гору “Нагеку”, что означает “Скорбь”.

Вода же, набранная им в клюв, подарила Богу-Ворону силу исцелять тех, чья душа стоит у берега реки мертвых, но еще не омыта Океаном Душ».

Я закрыла книгу. Легенда о Боге-Вороне и его невозможной любви тронула меня. Каждая строчка словно оживала перед глазами. Бог-Ворон, обреченный губить свою любовь… Я снова подняла высушенный цветок хиган и внимательно осмотрела его перед тем, как вернуть между страниц. Почему он стал закладкой в этой книге? Может быть, для кого-то это просто цветок? Возможно, он символизировал ту невыразимую грусть и тоску, которые переживал Бог-Ворон?

Дядя в отчаянии, раз обращается к древним легендам. И пусть в нашем мире ханъё владели магией, и были ёкаи, и ведьмы, а иногда по земле проходил тот или иной бог, я понимала, что все это бессмысленно. Никто не помешал умереть моей матери и Сину и никто не исцелит чудесным образом тетушку Шинджу, как бы дядя ни желал этого.

Я решила навестить тетю в ее комнате. Запах трав и лекарств становился более насыщенным с каждым шагом. Дверь оказалась приоткрыта, и, заглянув внутрь, я увидела тетю, лежащую в одеялах. В комнате царила тишина, нарушаемая только ее тяжелым дыханием.

Тетушка казалась хрупкой и беспомощной, иссушенной, как паучья лилия между страниц старой книги. Я ее с трудом узнала.

– Тетушка, вы спите?

– Соль, милая… ты здесь. Вы давно приехали? – Ее голос был едва слышным.

– Вчера, тетушка. Я зашла помочь, если что-то нужно, – ответила я, проходя в комнату. Чтобы избавиться от запаха смерти, мало было душных благовоний: я открыла окно и села рядом с тетей на колени. Она с трудом подняла веки и посмотрела на меня блеклыми карими глазами. – Как вы себя чувствуете?

– Не очень хорошо, моя девочка. Моя болезнь, она как призрак, что наконец догнал меня.

Тетя слабо улыбнулась.

– Если есть что-то, что я могу сделать…

– Нет, дорогая, ты уже здесь – что может быть лучше? Поговори со мной. Расскажи, как ты проводишь свои дни? Послушаю твои рассказы, и, может быть, это сделает мой день ярче, – прошептала тетя, кладя руку на мою. Ее кисть – очень маленькая и очень холодная, вся покрытая темными пятнами, местами кожа ссохлась.

– Я не думаю так, тетушка, – сглотнула я. – В последнее время жизнь жестока ко мне.

– Что же случилось?

Я помолчала: надо ли рассказывать правду своей больной тетушке? Вдруг это сделает ей еще хуже… Но что-то темное внутри меня забурлило, закипело. Сегодняшнее утро принесло мне облегчение, и я почувствовала, что могу наконец говорить. И я начала свой рассказ о жизни в столице, о том, как я встречалась с ханъё, а потом в столицу приехал отец и следом за ним – мой кузен Тоширо и мой жених Хэджайм. Он вначале показался мне неплохим человеком, но Зверь с горы Юта остается Зверем, даже если тебе показалось по-другому. Он убил Сина. Я рассказала ей о тревогах, что преследовали меня в столице, и о словах Хэджайма, что теперь казались лживыми и несправедливыми, потому что если у человека руки в крови, то и язык у него отравлен. Тетя слушала внимательно, время от времени хмурясь или слабо кивая головой.

Горячие ручейки щекотали мое лицо, срывались с подбородка, веки щипало от соли, а говорить стало тяжело. Тетя подняла дрожащую ладонь и притянула меня к себе в объятие. Я уткнулась лицом в ее худую грудь и задрожала от вырывающихся рыданий. Мы никогда не были настолько близки, как в этот момент. Она крепко обняла меня, словно хотела передать те силы, что у нее остались. Я почувствовала материнское тепло, которого так не хватало в моей жизни.

Боги, как я скучала по маме.

Я попыталась успокоиться, но от этой мысли снова заплакала. Впервые за девять лет.

– Ты всегда была такой сильной. Но не надо сдерживаться! Плачь, моя девочка, плачь, – шептала тетя, гладя мои волосы. – Слезы – это дождь, что очищает душу от темных туч. Пусть они умоют твою боль.

Я прерывисто выдохнула, вытирая слезы.

– Тетушка, почему все так сложно? Почему мир такой?

Тетя ласково улыбнулась и откинула голову на подушку.

– Мир, дорогая Соль, полон борьбы между светом и тьмой. И внутри каждого из нас есть тьма и есть свет, и задача в жизни – разглядеть хорошее внутри себя и в других, воспитать этот свет. Вырастить его, как хрупкую орхидею. Сложности и испытания – это те темные тучи, через которые нужно пройти, чтобы научиться ценить солнце.

Я взглянула на тетю с изумлением. Ее слова звучали как послание мудрой женщины, которая пережила множество тягот.

– Тетушка, вы так мудры. Вы болеете, а я тут… печалю вас своими разговорами. Как вы находите силы… на то, чтобы утешать других?

Тетя слабо улыбнулась.

– Сила приходит от любви, дорогая. Любовь к жизни, к окружающим, к самой себе. В этом мире мы все связаны любовью, и она может исцелять даже самые глубокие раны. Помни это.

Я прижала руку тети к своему лицу и поцеловала ее пальцы. Впервые за долгое время я почувствовала себя… хорошо. Мне было грустно, мне было страшно, но хорошо.

– Спасибо, тетушка.

– Ты всегда найдешь ответы в своем сердце, Соль. Помни, что я всегда с тобой, даже когда меня не станет.

Мы еще немного поговорили: о ее сыне, Тоширо, о моей маме. Тетя напомнила мне ее, и от этого было хорошо, потому что я давно не вспоминала о маме. Когда голос тетушки совсем ослабел, я попрощалась и ушла.

Смерть, любовь и исцеление. Хрупкие цветы чужой жизни: паучьи лилии, небесные гортензии и орхидеи.

Я зашла в комнату, где ждала встревоженная Амэя. Я попросила служанку принести мне бумагу и чернила. Обмакнув в них кисть, я написала:

Амэя прочитала эти строки и обняла меня.

– Все будет хорошо, моя госпожа, – пообещала она.

Прошла неделя, и наступил праздник. Музыка текла плавно, как стелются опавшие листья по поверхности осеннего ручья. Фонарики в виде толстых окуней, драконов и круглых зайцев порхали тут и там, такие живые и самостоятельные под дуновением ночного ветра, что не сразу можно было разглядеть держащих их людей. О, сколько здесь было людей! Как могли они все поместиться в этом маленьком городе?

Я просто стояла и дышала всем этим, чувствуя себя ребенком, которого заворожили яркие огни и звонкие голоса.

– Что за прекрасный цветок распустился под этой луной… Ой, Солечка, это ты! – Тоширо появился за моей спиной и обошел меня, посмеиваясь. – Ну что за красотка! Сразу видно, что ты из столицы. Здесь не шьют таких красивых кимоно!

Кимоно и правда было чудесным: небесно-голубое, дорогая ткань вышита белой и золотой нитью, узор складывается в цветы яблони, на талии – широкий тяжелый оби, на котором позвякивали при ходьбе хрустальные бусины и кусочки бирюзы. Амэя высоко убрала мои волосы, а отец подарил мне невероятной красоты шпильку, украшенную синей паучьей лилией из стекла, что выглядела, как живой цветок. Острый кончик больно царапал кожу головы, но красота требовала жертв.

Я оглядела Тоширо. Он сменил наконец темную одежду на длинное кимоно цвета вишни, хаори было легкомысленно наброшено на плечи, пустые рукава из тяжелой узорной парчи свободно болтались. И он наконец-то побрился!

– Ты тоже выглядишь просто прекрасно. Мог бы разбить сотню женских сердечек, а вместо этого таскаешься со мной?