Скорми его сердце лесу - Богинска Дара
Интересно, изменилось бы его мнение, услышав он то, что сказал мне генерал наедине? Про то, что он всего лишь «побил» Сина?
– Какая теперь разница? – дернула я плечом, садясь.
– Разница в том, что теперь Хэджайм отправлен прочь. Больше он не будет частью нашей жизни и тебе ничего не угрожает, – ответил отец, касаясь моего лица ладонью. Он заставил меня повернуться, наши взгляды встретились – в его глазах была безграничная тоска. – Ты ведь хотела, чтобы он ушел, правда? Мне так жаль, моя нежная гортензия. Если бы я только знал… Я делал то, что считал необходимым для твоего благополучия. И буду продолжать делать! Я разорвал помолвку с ним. Больше ты никогда не увидишь его.
И Сина тоже. Амэя уже поделилась тем, что капитан сложил с себя обязанности, забрал тело своего сына и уехал куда-то. Наверно, в провинцию Змеи…
Я кивнула и отвернулась, не в силах смотреть на отца. Это он был виноват. Он договорился об этой свадьбе. Если бы не он…
В комнате было темно и тихо, дальнему углу воображение дорисовывало его обитателей: я видела вороньи перья, нет, крылья, а еще клювы, полные острейших зубов – загнутых, как на маске хання.
– Почему ты не плачешь, Соль? – спросил отец тихо.
«Потому что слезы не могут вымыть из души той тьмы, что в нее забралась», – ответил кто-то темный внутри, но я лишь снова пожала плечами.
– Что толку от них? Слезы ничего не изменят.
В детстве я часто и много плакала и злилась и никак не могла успокоиться. Это было неподобающее поведение для девочки. Эмоции для жителей Нары, тем более для девушек, тем более для аристократок, – все равно, что грязная обувь и кимоно с прошлого сезона, вызывает отторжение, неодобрение, отвращение. Мужчины могли громко смеяться, рычать от ярости, но мы, стоящие за их спинами, – никогда.
Мама была образцом воспитанности. Всегда ровная спина, всегда почтительно опущенные ресницы, густые, как иголочки на пихте. Она менялась только с отцом: ее взгляд становился теплым, на лице появлялась улыбка. Любовь, как и кашель, невозможно скрыть.
А я была несносным ребенком. Тогда – было мне лет пять или шесть, не помню – мама и папа подарили мне невероятной красоты шкатулку. Из черного дерева, с залитыми лаком журавлями, зонтиками гинкго, она была украшена перламутром и с крепким бронзовым замком.
– Это особая шкатулка, – сказал тогда отец, лукаво поглядывая на маму. – Открой.
Я открыла, гадая, что там. Новая игрушка? Украшение? Я с малолетства обожала украшения, особенно с бабочками и цветами. Но внутри лежал маленький тканевый сверток, завязанный хитрым узлом. Омамори? Я не узнавала имени бога на этом защитном амулете. Мягкий алый шелк приятно шуршал в пальцах, внутри я нащупала свернутую записку.
Подарок мне не понравился. Я нахмурилась и приготовилась зареветь.
– В этом маленьком амулете обитает могущественный дух, – прошептал отец, понизив голос так, как обычно делал, рассказывая страшные сказки. – И это будет твой личный дух.
– Мой… дух?
Я с интересом посмотрела на омамори в руках.
– Да. Можешь прочитать, что на нем написано?
Тогда я очень плохо читала. Знала всего с десяток иероглифов ханньского языка и не больше сотни нарского. Наморщив лоб, я покрутила амулет так и эдак и неуверенно предположила:
– Джиджи?
– Да. Это означает «покой», – отец погладил меня по голове.
– Если тебе будет плохо, открой шкатулку и возьми этот амулетик в руки, – мама тоже положила ладонь на мои волосы, пытаясь поправить торчащую в сторону прядку челки. – Если хочешь покричать на кого-то, открой шкатулку и покричи на него. Если хочешь плакать, полей его слезами. Так дух станет сильнее, а тебе будет легче.
– Дух скушает мои слезки?
– Да, милая. Поэтому не плачь на людях! Иначе Джиджи будет голодать. Лучше сразу беги в свою комнату и открывай шкатулку, хорошо?
Я кивнула, прижав журавлей, гинкго, перламутр и своего духа, заключенного в алый шелк, к груди. Мне раньше дарили игрушки и мячики, но никогда не дарили что-то живое! Я улыбнулась.
Потом это вошло в привычку. Мне было достаточно открыть шкатулку, как эмоции угасали, а меня окутывало спокойствие.
Я уже поняла, что никакого духа на самом деле в ней нет, но хитрость родителей восхитила меня. Это помогло. На людях я правда стала представлять из себя образец юной госпожи. А маленькую шкатулку с омамори до сих пор всегда носила с собой. Это был мой талисман. Моя память о прикосновении матери к моим волосам.
Наверно, мои слезы там, под надежной защитой гинкго и журавлей.
Отец медленно опустил руку, и в тишине зазвучал его глубокий вздох. Я чувствовала, как его волнение наполняет комнату, как он терпеливо ждет, когда я снова смогу заговорить.
Но мне нечего было добавить.
– Дочка, я очень волнуюсь, – сказал он. – Это не ты. Я вел себя как дурак, прости меня, если сможешь. Я не могу потерять и тебя, обезьянка. Останься со мной. Пострадай, поплачь или сделай что-то глупое, перебей весь фарфор и дедушкины вазы, но возвращайся, хорошо?
«Боги, – насмешливо хмыкнул кто-то темный, – да он просто в ужасе!»
Он обнял меня, нет – он обхватил меня руками и втащил в объятия, вжался в меня и прерывисто вздохнул. Я положила ладонь на его грудь, чувствуя, как она дрожит от ударов изнутри.
После того как мать ушла из жизни, он, наверно, правда боялся за мою жизнь. Или за то, что мне передался ее недуг?.. Среди знати много слухов ходило про то, что она выпила яд в ту ночь. Я помнила ее грустное лицо, но не помнила ни одной причины для печали.
– Мы пройдем через это вместе, моя маленькая, – прошептал он. – Ты не одна. Ты всегда будешь моим солнышком, даже если сейчас тебе кажется, что оно погасло.
– Хорошо, – сказала я и попыталась улыбнуться, но вышло не очень. – Я хочу спать. Давай поговорим завтра?
Отец кивнул, поцеловал меня в лоб и поднялся. Он замер в дверях.
– То, что сделал Хэджайм, – непростительно. Я не приемлю насилия, особенно в эти неспокойные времена.
– Почему? – спросила я. – Почему время неспокойное?
– В провинциях много стычек между ханъё и людьми. Император-Дракон так и не смог подарить наследника, и многие думают, что это означает конец правления династии. Многие люди считают, что они должны занять престол… Духам тревожно. Они темнеют от ненависти. Льется много крови… Но не бойся, Соль… Я смогу защитить тебя. Ничего не бойся, пока папа рядом, хорошо?
Но его голос дрожал. Хэджайм тоже предупреждал меня об этом. Хотел увезти меня прочь.
«Защитить тебя? Смешно».
Я укуталась в одеяло и отвернулась к стенке. Кто-то темный затянул в моей голове колыбельную. Мотив был тот же, что пела мама, но слова совсем другие.
– Ложись, мой милый, под черные ветви, Где тенью играет луна. Спи сладко в глуши, Но помни: в ночи Не спит воронья душа. Сквозь ветви смотрит луна бледна, Сквозь тени ползут ростки. И если услышишь шепот в лесу, Отвернись и туда не иди. Ложись, мой милый, под черные ветви, Но не смей закрывать глаза! Ведь там, в ночи, Спит сладко в глуши И ждет воронья душа.Отец посчитал, что поездка пойдет мне на пользу, и спустя несколько дней мы все-таки выдвинулись в сторону южной провинции, но путь в ее столицу был мрачным. Наконец вернулся ливень, такой сильный, каких я давно не помнила. То и дело колеса вязли в грязи и нам приходилось останавливаться, а слугам – набрасывать поверх луж солому, чтобы лошади могли нас вытащить. Мы покинули пределы столичных земель и углубились на юг, где поднимались горы и шумели леса.
