Небесные ключи (СИ) - Богинска Дара

Глава I. Страшный Суд

Есть большая вероятность того, что в теле малефиков циркулируют пять гуморов, а не четыре. К крови, флегме, черной и жёлтой желчи добавляется так называемый малефеций — сиречь квинтэссенция их силы. Эта жидкость горячее крови, оттого её избыток и застой делает людей безумными, а боль их столь же невыносимой, как при аутодафе. Наученные же благоразумно использовать малефеций люди позволяют этому соку течь свободно, не застаиваться, оттого следует обучать их сызмальства. Одно же неизбежно — в материнском чреве дитя не способно использовать отравляющую тело и рассудок жидкость, что позволяет нам легко распознавать будущих малефиков вследствие врожденных мутаций.

По сей же причине сожжение малефиков в Тёмные времена имело такой эффект — из-за малефеция горят они лучше простых смертных.

Трактат «Об анатомии» Константина Скорцо

1100 год от Вознесения

Пятнадцать миль по бездорожью, три дня метели и всего один взгляд на лицо. Лишь это — и надвинутый на брови капюшон — отделяли Чонсу от людской ненависти.

Мужчина, которого она сняла в публичном доме в Аэрне, чтобы хоть на пару часов скрасить свое одиночество, сказал ей:

— Ты была бы красива, если бы не твоё лицо.

— Это из-за татуировок? — спросила Чонса.

— Нет. Из-за глаз.

Он не пояснил, что не так с её глазами. А ей не хотелось спрашивать, не хотелось слышать банальную чепуху из плохих романов про то, что в них лед, или что они неживые, или еще что-то такое. В конце концов, она не за это ему платила. Да и глаза у нее были самые обыкновенные, цвета пыльной травы. Она стянула с парня тонкую блузку, он распустил шнуровку на её темном шерстяном платье. Чонсе понравилось, что он не одернулся, когда она сплела их пальцы. И ещё больше понравилось, как он смотрелся снизу.

Но всю дорогу до Рейли она никак не могла выбросить из головы его дурацкую фразу про глаза. Глупая. Скажи она об этом своим сопровождающим — те ответили бы, что не пристало малефике занимать мысли этой дурью. Малефики вообще, как известно, существа бесполые. Не оттого ли просьба Чонсы в Аэрне вызвала у Брока такое недоумение? Словно он увидел, как заговорила кумжа под томленым луком во время обеда. Хорошо, что Колючки не было в тот момент за столом. Она предвидела выражение омерзения на его невероятно высокомерном лице. Чонса считала мальчишку слишком холеным для дороги, слишком изнеженным, слишком красивым для ночевок под открытым небом. Парнишку вроде Колючки скорее можно было встретить в борделе — мягкие кудри цвета белого золота у высоких скул, оливковая кожа и породистый нос, который ни разу не ломали.

Три дня метели — и всего пара слов за это время.

Первое:

— Держи, — когда Колючка Джо протянул ей плошку горячей картофельной похлебки.

И:

— Приехали, — когда их лошади выбрались из сугробов на более-менее различимую тропинку у предместий.

Можно ли было назвать «предместьями» Рейли, если единственной крепостной стеной здесь служила монастырская ограда? Её было видно издалека. Серый камень потускнел, пропитался чернотой грибка и зеленью плесени, и даже выпавший снег не придавал ему сколь-либо радостный вид. Спутники Чонсы выделялись на фоне блеклой и чумазой деревенщины своими жёлтыми плащами.

Местные разделились на два лагеря: наблюдатели и равнодушные. Первые не отводили глаз и едва не сворачивали шеи, а вторые с той же настойчивостью игнорировали прибывших. И те и другие ахнули и попятились прочь, стоило капюшону упасть с её головы.

Чонса тут же усмехнулась и перегнулась через седло к Колючке Джо — своему молодому спутнику.

— Это из-за следов от подушки на лице?

Джо закатил глаза и не ответил. С тех пор как Брок его приструнил («Не лезь, завшивеешь!»), он совсем перестал болтать с ней. Словно она путешествовала по Бринмору не с одним, а с двумя стариками.

В торжественной тишине они спешились, и Чонса пару раз присела и потянулась с блаженным стоном. Народа вокруг прибавилось. Вопреки ожиданиям, гнилой картофель в нее не полетел, но только потому, что жители отдаленных деревень вроде этой знали цену провианту. Вскоре люди устали бояться и сплетничать, и разошлись по своим домам. Тем более снова началась метель, такая липкая и густая, что мужчина перед ними появился словно из ниоткуда. Его плащ был обшит рябым росомашьим мехом. Он запыхался, раскраснелся, полные щеки аж пятнами пошли. Чонсе он напомнил сурка.

— Ах, господа ключники! — улыбнулся он мужчинам, стянул с совершенно лысой головы шапку и прижал ее к груди, кланяясь. — Меня звать Гектор, я прислужник владетеля Лимы. Это он прислал за вами. Мы так давно вас ждали, хвала Великому, вы добрались!

Брок кивнул и слегка поклонился в ответ. Его высокий лоб покраснел от мороза. Сказал:

— Проводите нас к жертвам.

Чонса тоскливо вздохнула. Она надеялась выпить горячего чая перед работой. Или чего покрепче.

На вдохе она поймала отголосок странного запаха, по остроте своей похожего на лимонное масло, только красное. Кислятина. Видеть запахи — это странно, но со временем привыкаешь: Чонса прикрыла глаза и слабо потянула носом, ведя головой из стороны в сторону подобно чуткой хищнице. Это было привычное, рефлекторное движение, вроде чихания от молотого перца.

Лысый Гектор в росомашьей шубке словно пропитался страхом. Любопытно.

Суетясь, то и дело упоминая своего владетеля, что жил в замке Лима к востоку от Рейли (ах, он так занят, нынче сезон охоты за лисами, зима холодная и шубка у зверей что надо, а супруга захворала после родов, суета, ужасная суета, господа ключники!), он провел их под самые стены монастыря, всю дорогу игнорируя Чонсу. Кажется, он заметил её, только когда девушка споткнулась у самых серо-зелено-черных стен, не в силах сделать шага.

Малефика потрясла головой, пытаясь избавиться от настойчивого звона в ушах. Брок не сразу заметил её отсутствие — это прислужник вопросительно коснулся его плеча.

— В стенах костяная пыль, верно? Она не сможет войти, — пояснил старик.

— Ах, — тут же спохватился Гектор, и у малефики дернулось веко от этого его театрального вздоха. — Ах, как я мог забыть! В этих стенах зубы самого́ Великого Малакия! Зло здесь не тронет вас, но и проникнуть не может, само собой.

«Зло».

Чонса зашипела от боли, что пришла на смену звону в ушах, и оперлась о серый круп своей лошади.

Святые мощи и нечисть, неспособная к ним приблизиться. Проклятые мощи! Те же самые, что вдеты в уши Брока и Джо в виде костяных колец, они никак не позволяют ей, милой Чонсе с красивым — если бы не татуировки и глаза — лицом залезть к ним в головы и заставить их содержимое свернуться белком яйца в кипятке. Иногда это желание становилось навязчивым, в хорошие дни — отступало, но никогда не покидало её насовсем.

— Я здесь подожду, — наконец, проскрипела она, не узнав собственный голос.

— Ну вот еще. Ты пойдешь с нами, — сухо приказал Брок. Подумал, поскреб седую щетину и кивнул Джо. — Побудь с ней, пока она не придет в себя.

Джо беспрекословно подчинился и передал поводья всех троих скакунов Гектору. Тот попутался и поклонился ему, как лорду. Чонса не сомневалась, что рука у прислужника была потной и горячей. Колючка сделал вид, что не заметил его смущения, и повернулся к малефике. Снег плотным слоем осел на его плаще, белой короной лег на золотистые волосы.

Джолант тоже был бы красив, если бы не глаза. Колючие, непроницаемо-тёмные. Чернее их Чонса никогда и ничего не видела, даже ложась спать январской ночью и пытаясь понять, опущены ли у неё веки в этой непроглядной тьме.

— Приступай, — сложил руки на груди парень, холодный и отчужденный.

Выбора не было. Ей не хотелось ждать, когда просьба встанет острием ультиматума у её горла, поэтому она подогнула колени, села в сугроб и вышла из собственного тела.