Костёр и Саламандра. Книга третья - Максим Андреевич Далин
В общем, ребята стали меньше похожи друг на друга. Зато Долика перестала шарахаться и скидывать руку Дорина, если он её обнимал. И было ещё кое-что.
Когда я привязала душу Долики, то точно не ожидала, что она начнёт так же носиться по госпитальному двору с собакой, как её брат. Она из часовни вышла медленно и осторожно, будто прислушивалась к себе, Дорин её встретил… я решила дать им поговорить, не мешать, отозвала Тяпку, ушла разговаривать с братцем Фрейном и Фогелем. И поэтому меня просто поразило…
Визг. Долика визжала.
Не от ужаса, а восхищённо, как визжат девочки, когда купаются. И через миг Дорин так же восхищённо заорал. Это не они — я перепугалась, выскочила из часовни в ужасе, а Тяпка понеслась во двор впереди меня.
Долика прыгала и хлопала в ладоши, а Дорин уже не вопил, но стоял в такой победительной позе, будто пожар плевком потушил.
— Вы что! — рявкнула я. — В корпусе раненых спят же!
— Простите, пожалуйста, леди Карла, милая, — замурлыкала Долика, как кошечка, и за руку меня взяла. — Я просто не удержалась. Простите, пожалуйста, я так боялась, так боялась, что из тела оно уйдёт, а оно… — и прижала ладонь к груди. — Там. На месте.
И камешек из палисадника сорвался с места, взмыл вверх, как шутиха — рраз! — и пропал в небесах. Не знаю, где он упал — где-то очень далеко. Дорин восхищённо присвистнул, а мне померещился этот светящийся белый туман у Долики в глазах.
А Тяпка снова устроилась позади моих ног, да так и осталась там.
— Она боится? — заметила Долика, спросила погрустневшим голосом.
— А как ты думаешь, — проворчала я. — Между прочим, я тоже боюсь. А Дорин не боится только потому, что не знает, на что ты в действительности способна.
Долика присела, протянула руку к Тяпкиной морде:
— Собаченька, собаченька, не бойся! Пожалуйста! Я никогда не буду обижать хороших. Только гадов!
— Это же правда, — сказал Дорин. — Она же чудесная, леди Карла! Она будет только гадов. Мы же воевать будем. Она же оружие, да?
Тяпка слушала, пошевеливая ушами, но из-за моих ног не выходила.
— Оно у тебя на месте, — сказала я. — Но ты же знаешь, что всех солдат учат обращаться с оружием?
Долика подняла глаза на меня.
— Учат, правда, — сказал Дорин.
— Иначе ведь ствол ружья может разорвать, — сказала я. — И пушка может взорваться, и бомба может взорваться прямо в руках. И новое тело не поможет: ты уйдёшь и наверняка ещё кого-нибудь погубишь. Поэтому ты должна научиться это контролировать. Замечательно, отлично контролировать, как самый лучший солдат — свою винтовку.
— Я могу, — сказала Долика.
— Ты визжишь среди ночи. А там люди спят, без рук и без ног. Которые убивали гадов.
Долика встала. Дорин обнял её за плечо, и она не отстранилась.
— Я поняла, — сказала она странным тоном. Не виноватым, но… раздумчивым. — Я просто… должна же была проверить. И я очень хочу на фронт. Я буду контролировать, я могу.
— А то, что на фронте будут командиры, ты понимаешь? — спросила я.
— Фарфоровые, — кивнула Долика. — Так я и не против.
Тогда я и приняла решение окончательно.
В зеркало в холле госпиталя, в то самое, куда полюбила смотреться Долика, я позвала адмирала… ладно-ладно, своего друга Олгрена.
Он быстро пришёл. Мне показалось, что он обрадовался. Соскучился по мне, что ли… удивительно. Но в любом случае улыбался он во все клыки:
— Драгоценнейшая леди-рыцарь, как долго я не имел удовольствия и счастья лицезреть! А как же обсуждать слухи, сплетни и сведения о происходящем в Сумерках?
— Сплетни? — я сильно удивилась. — Ты что, Олгрен? Ты ли это?
— Ну, — ухмыльнулся он, — я просто не знаю, как это назвать. У меня есть ворох новостей для тебя — и ни малейшей возможности оторвать вас от дел, дорогая. Я же вижу, каким жутким светом сияет в последнее время это, несомненно, богоугодное заведение. Я не суюсь вам под руку и помалкиваю. Тут ни я, ни кто-то из моей свиты точно не сможем помочь.
— А, вот как, — до меня дошло. — Ты знаешь про Долику?
— Все знают про Долику, — ухмыльнулся Олгрен ещё шире. — Но это мы пока оставим: есть более насущные вопросы. К примеру, наша связь. Через зеркала связываться опасно, телеграф есть не везде. Те, кто хочет подать или получить весточку, в отчаянии, леди-рыцарь. Они опасаются. Боятся, что посвящённые Эрнста смогут перехватить эту весточку и шепнуть кому-нибудь по другую сторону Межи. И я дожидался момента, когда вы не будете так нестерпимо заняты, чтобы предложить вам услуги почтальона, дорогая.
— Придётся невероятно кстати, — сказала я. — Спасибо. Ты чудесный.
— И я вас люблю, милая леди, — сказал Олгрен и двинул бровью, этак якобы многозначительно. — Но с чего же мы начнём? С того, что я должен доставить от вас, или с того, что у меня припасено для вас?
Я задумалась. Я знала, что именно и кому нужно доставить, но… вдруг есть какие-то важные новости, которые смогут всё изменить?
— Сначала ты, — сказала я.
— Дивно, — Олгрен бросил треуголку на пол у конторки, за которой обычно читал братец Фрейн. Милейший был жест, будто шляпа вовсе и не видимость. — Начнём с того, что наш с вами побратим в Сумерках, маленький Ричард, просит разрешения заходить к вам запросто. Он слишком юн, чтобы намекнуть лично, и слишком серьёзно к вам относится, чтобы приходить без зова.
— Конечно, пусть приходит. А как он? — спросила я. — Тяжело ему?
— Для начала ему очень повезло с жильём, — сказал Олгрен. — Люди Райнора приняли его гроб и поставили на первое время в блиндаж. Потом начался обстрел из тяжёлых орудий, блиндаж засыпало — и у Райнора хватило сообразительности его не раскапывать. Конечно, блиндаж — это не фамильный замок, не родовой склеп и даже не затонувший
