Костёр и Саламандра. Книга третья - Максим Андреевич Далин
Долика снова застенчиво улыбнулась, снова стала вежливой птичкой.
— Рауль, — сказала я, — ты не нервничай, всё в порядке. Маленькая заминочка. Сейчас я сюда санитара пришлю, чтоб спирт убрать, а то воняет, аж глаза ест. Хорошо?
Рауль кивнул, а я поняла, насколько ему не по себе. Он к духам уже привык, вернее, он привык понимать, что вокруг духи, он их не видит — да и ладно. Но он не ожидал, что дух может устроить такой разгром.
Это действительно страшно.
Дух-мститель — это никому мало не покажется.
Я только абсолютно не понимала, каково на самом деле будет Долике внутри протеза. В некотором роде она сейчас не просто человек, в ней очень древние силы прорезались… и запросто может оказаться…
Когда Норвуд с Фогелем входили в секционную, я как раз эту мысль додумала до конца. Запросто может оказаться, что Долика будет как дракон. В смысле, что эти самые силы уже никогда и никуда не денутся. Может, к нашей общей радости, постепенно угаснут, когда она решит, что отомстила, — но это неточно.
— Что ж вы решили, леди Карла? — спросил Фогель.
Видимо, кое-что Норвуд успел ему рассказать по дороге.
— Норвуд, — сказала я, — либо сам вытри, либо санитара попроси. И нужно принести сюда тела ребят. Мессир Фогель, это наша самая спешная и неотложная работа. Потому что мы, в общем, сейчас, кажется, будем делать особое оружие.
— Оружие? — удивился Фогель.
А Долика просто просияла. И я уже специально для неё сказала:
— Они только по видимости дети. А так они носители особой силы: девочка — боец, а мальчик её поддерживает.
Долике это ужасно понравилось, Дорину тоже. Зато Фогель только вздохнул:
— Я их уже посмотрел, леди Карла. Я всех сразу смотрю. Сложное дело. Не годятся тут готовые шарниры. Ребята ещё маленькие, косточки тонкие… надо будет по их особой мерке делать, особенно для девочки. Худенькая девочка, чистый эльф.
— Мессир Фогель, милый, — сказала я, — мы откладываем всё остальное, понимаете? Всё остальное терпит. Все остальные духи подождут. А это — очень важно и очень срочно. И совершенно необходимо сделать идеально. От этого очень, очень многое зависит.
6
Я в госпитале Лаола с детьми прожила несколько дней. Забросила все дела. Но уйти никак нельзя было: Долика ко мне привыкла и доверилась, Тяпка её веселила.
Вся беда в том, что в госпитале, кроме нас с Гленой, женщин не было вообще. В простых госпиталях — «ласточки», медички, а тут — только мужчины, технари и анатомы, те, кто может тащить тяжёлую и грязную работу, очень тяжёлую и очень грязную. А мужчин Долика дичилась, даже наших.
Из всех наличных существ мужского пола признавала только брата. Они действительно были двойняшки, копия друг друга — маски, снятые Раулем, дорабатывала Глена, сделала здорово, очень нежно и правильно, лучше, чем у неё выходили солдаты. Ну, плюс я ещё ей делала эскизы с натуры… как они выглядели живыми… ладно, неважно.
Важно, что мы в ребят вложили очень много сил. И мне очень повезло, что я Долике понравилась, а нам всем очень повезло, что с ней остался Дорин, который жизнь отдал, пытаясь её защитить. Дорину она отчаянно не хотела причинить никакого вреда. Наверное, в сущности, кому угодно могла в таком состоянии, а Дорину — нет. Это нас всех спасло.
Дух-мститель — слишком страшная штука. Самое страшное — что ему всё равно, в общем, у него ни своих, ни чужих уже нет. Долика, останься она на произвол судьбы, убивала бы всех мужчин подряд, всех, до кого смогла бы дотянуться. А дух с такой силой много до кого может, если уж начистоту. Окончательно перестав быть человеком, Долика быстро добила бы и брата, просто втянула бы его душу в себя. Эта стихия — слишком уж громадная, слишком непредсказуемая: чем сильнее боль, обида, тоска, ненависть — тем больше сил… а Долика пережила такой ужас, такую боль нестерпимую…
Скорее всего, все окрестности несчастной деревни превратились бы вскоре в проклятое место. И даже некроманты обходили бы по широкой дуге, потому что упокоить духа-мстителя не каждому под силу. Слишком древние, слишком страшные тут работают чары — до самой сути, до основ рода, крови, родной земли, до самой сердцевины, из которой мы все вышли.
Южане не дадут соврать: у них такие вещи особенно красочно выглядят, и их порой можно прекратить только страшными обрядами, кровавыми жертвами — чудовищным искуплением, которое ещё не всегда и принимают.
Тётка Ика всё-таки умница. Они вообще бывают на редкость умными житейски, эти тётки, бабки, повитухи, травницы… Выбрала идеально точные слова: объяснила Долике, что, останься она духом — конец Дорину.
Брат сестрёнку опять спас — и ещё очень много кого, я даже представить боюсь, чем вся эта история могла бы закончиться.
Поэтому мы все их утешали, веселили, спрашивали, чего они хотят, как бы им было приятно выглядеть. Всё показывали, на что они хотели смотреть.
Дорин хотел быть человеком. И мы ему сделали самое реалистичное, самое достоверное, какое у нас с Фогелем только получилось, человеческое тело, привязали его тремя Узлами. Он чёлку себе захотел, захотел, чтоб ему веснушки вернули, — покойная мать говорила, что это звёздные метинки, Божье благословение, — мы с Гленой ему веснушки нарисовали, лицо у него было почти живое.
Узлы Дорину я вязала сама — и в тот момент, когда его звезда начала светиться, свистнула свою собаку. Точно знала, что и Дорин будет не против, и Небо будет не против этой капельки чуда для моей псинки… а у Тяпки будет немного больше настоящей жизни. Так и случилось: надо было видеть, как они с Дорином носились вместе, а потом обнимались, во дворе, под луной, в этом ветре, тёплом, солёном…
— Хорошо, что реветь не могу, — сказал мне Дорин. — Я собак люблю.
А Тяпка радостно хахала и совала ему голову под ладонь, чтоб гладил.
Но с Доликой вышла совсем другая история. Ей не хотелось — человеком и девочкой. Ей хотелось — машиной. Я ей пообещала, что она будет машиной, — и ей это душу грело и лечило. Мы с Фогелем и Динглом сделали ей механическое тело, как сумели, добавили бронзы, всю механику прикрыли полупрозрачным каучуком, чтобы просвечивало, а шарниры даже не попытались
