Третий Лад - Родион Создателев
Как вернулись в монастырь, князь Юрий Милосельский отослал в столицу гонца с весточкой: “...восстание широкое, в помощь смутьянам орудуют варяги, нужна подмога. Пока до окаянного Новгорода доберусь — половину Опричного войска могу растерять…” Кесарь ждал подобных вестей. Наготове стояла могучая армия, не обременённая сейчас иными войнами: стрельцы, отряд государевых стражников, татарская конница. Царь самолично возглавил карательный поход и у берега Елименского озера разгромил армию мятежников. Самодержец пленил и казнил предводителя восстания, гордого, как и его город, князя Владимира Бельцева, двух бояр, и даже новгородского митрополита не пощадил. Опричный розыск показал: Бельцев и двое знатных бунтовщиков были разумом восстания, митрополит — сердцем.
Поверженные новгородцы ожидали дальнейших казней, многие семьями побежали прочь от родимых домов, зарылись в густых лесах соседней Пермской земли. А самые отчаянные беглецы добрались аж до земель диких вотяцких племён. Новгородцы с ужасом ожидали погрома, памятуя о проделках прошлого Царя-Мучителя. Но нынешний Государь издал грамоту: “...коли северяне доброй волей покаются за бунт — крови не будет боле…” Великий Князь обеспечивал новгородцам сохранность привилегий по торговле и новых повинностей не наложил. Маловато милостей? Держите ещё пряник. Нового князя знать имела право сама выбрать, по их непонятной традиции: учитывая мнение простолюдинов. На радостях собрали новгородские чудаки своё вече, подрали глотки на площади, да и выкинули фортель.
Знать избрала князем Новгородской земли… бабёнку! Да и не бабу ещё, а незамужнюю девицу. Да и не абы какую девицу, а дочь недавно казнённого предводителя восстания — Ясину Владимировну Бельцеву.
Испокон веков Русь жила традицией: кисель — не сбитень, баба — не человек есмь. Змея-искусительница она, волочайка возможная, чаша похоти. Воистину: такого чудачества не знавала ещё земля российская. Чтобы баба княжила! Да и не абы какой землёй, а само́й новгородской: богатой, с чудаковатой и строптивой знатью, с обширной территорией. Но самодержец только рукой махнул: “...пущай княжит”. Близкие к Царю бояре зашептались: “...Государю любопытно: а справится ли бабешка с княжением?” И справилась баба, надо же! “Велик ты, Господи, и чудны дела Твои; разум человеческий не может постигнуть...”
Наступила серёдка месяца ве́ресня…
На кронах деревьев вовсю золотились листья, а некоторые из них уже упали на землю Опричного двора. На задней площадке разбрелись по углам на короткий передых молодые кромешники. Прислонившись хребтами к грязновато-бурому каменному строению, на земле сидели приятели: герой Отчизны Яков Лихой и Семён Коптилин. Земляк Сенька влажными телячьими глазами взглянул на смурное лицо дружка. Голос Коптилина: заунывный, тягучий, как мычанье молодого бычка. Когда он смотрел, казалось, что Коптилин и не смотрит на собеседника вовсе; Сенька и глазами мычал, клещами вытягивал душу наружу.
— Чего опечалился, Яша? Опять... ту-у вспомнил? Разлюбезную?
Яков Лихой молча перекатывал в зубах травинку.
— Выбрось её из башки, дру-у-же. Ну же! Родовитого боярина дочь! А ты кто таков? Карась воложанский, как и я. Не чета нам подобные де-е-вы, — улыбнулся добряк Коптилин.
— Мелко ныряешь, карась, — Яков прикрыл глаза. — Увидишь, брат: будет она мне супружницей. Богом… и Чёртом клянусь.
Сенька деловито перекрестился после таких слов.
— Слыхал, чего об ней люд сказывает? — понизил голос Коптилин. — Бабка её веду-у-ньей жила: за́говоры творила, болячки лечила, сглазы снимала. А может... и магией забавлялась. Кто их знает, хвостатых?
— И что с того, балаболка? Меня мальцом раз живот прихватил — такая ведунья и вылечила.
— А то, что дар колдовской бабка передать может только внучке. И не любой, а младшей, — Сенька Коптилин воздел палец кверху, а потом перешёл на шёпот. — А твоя Марфа — младшая дочь боярина Сидякина!
Коптилин снова осенил себя крестным знамением.
— Сразумел? Охмурила тебя, чародейка, Яшка! Ей богу охмурила!
— Суеверный ты, Сенька, словно бабка-нахлебница.
Яков Лихой выплюнул травинку из рта.
— Не суеверный я, — распластался в улыбке Коптилин. — Аз есемь — богобоя-я-зненный.
Сенька прильнул ближе к дружку.
— Задрать бы той Марфе подол... да и глянуть туда: есть у ней хвост от бабки в наследство... аль нету! — захихикал остряк.
— Помалкивай, — не оценил хохму приятеля Яков Данилович.
Коптилин отпрянул назад, потом глубоко вздохнул и задал дружку давно терзавший его вопрос:
— Тебя князь Юрий Васильевич, когда поведёт… к Государю?
— Не знаю, пустое всё... Должно, не сведёт уже.
Семён Коптилин опустил телячьи глаза к земле.
— Золотишко припрятал, поди?
— Разумеется, Сенечка, — вздохнул Яков. — Я ить: сиротой остался. Дядька Кондратий и тот — погиб в Новгородчине. Самому теперь своей ладьёй рулить надобно... по юдоли жизненной.
К Якову Лихому и Семёну Коптилину резвой походкой спешили две чёрные фигуры: наставник Емелин и дьяк Фома Колотовкин — довольно важный воронец в Опричнине. Воители подскочили, как поужаленные, и вытянулись стрелами. Емелин и дьяк остановились перед бойцами.
— Яков Данилович, следуй за Фомой Ипатьичем, — строго произнёс наставник. — Твою личность дожидается князь Милосельский.
Колченогий дьяк Колотовкин повёл за собой молодого опричника. Лихой взглянул на его хромую походку и с печальной улыбкой вспомнил, как князь Юрий Милосельский костерил в новгородской земле крепкими словами неуклюжего вояку, что споткнулся о кочку, преследуя по лугу коварных мятежников... Дьяк усадил опричника на колымагу с крытым верхом при дядьке-вознице. Яков усмехнулся: “Я и сам мог на вороном поскакать рядышком, экие почести...”
Колымага тронулась, опричник взглянул на лицо дьяка и почуял холодок в нутре. По дороге молодец вертел головой налево и направо. Запертые на территории Опричного двора, как преступники в остроге, молодые бойцы крайне редко выбирались на улочки столицы... Холодок в нутре Якова загулял ещё отчаянней, когда он сообразил, что колымага, миновав Грачёв рынок и посад... приближалась к Детинцу. Отчётливо виднелись белые стены и овальные бойницы... Яков приметил фигуру стрельца в красном кафтане, замершего в карауле на вершине бастиона.
— Главу Дворцового приказа звать: Ростиславий Глебович Куркин. Запомнил, воитель? — строгим голосом вопросил дьяк Колотовкин.
— Ростиславий Глебович Куркин, — отчеканил опричник. — Экое имя длиннющее, как хвост у звезды-комиды.
— Преглупый репликар завернул, Яков Данилович, — покосился на опричника важный из себя дьяк. — Звезда-комида — примета поганая. Не брякни во Дворце чего подобного, любомудрый ты ащеу́л.
— А можно ли кратко употребить его имя: Ростислав Глебович?
— Можно
