Евгения Кострова - Калейдоскоп вечности (СИ)

— Похоже, что судьбу не удастся обмануть даже мне, — ровном голосом произнес человек, выходя из воды на подстриженную траву, вдыхая аромат хризантем и ликориса. Руки его опустились и черпнули лодочкой ладоней воду. И тихо прошептав заветные слова воде и ветру, выплеснул с рук сокола, чьи крылья окрашивались в белый свет, сливаясь с оттенками луны. Птица взлетала из-под прозрачной толщи воды, устремляясь к высокому небу, на краю которого забрезжила полоса рассвета.

— Я не буду тебя спрашивать, откуда ты взяла флакон с водой из священного источника, — сказал Александр Левингстон, снимая платиновые очки с матовыми стеклами и усердно смазывая маслом арбалет, даже не посмотрев в сторону девушки с волнительным нетерпением ожидавшей появления у причала вдалеке механического волка. Медные локоны подхватил ночной ветер, и британский юноша отметил про себя, что даже в темноте они сверкали красным костром.

— Хорошо, я буду благодарна, — искренне произнесла Лира с мягкой улыбкой, но если голос не выдавал ее паники, то руки била такая дрожь, что издалека можно было разглядеть их резвую тряску. Она была высокой и стройной, и в простоте своей внешности привлекала взоры многих мужчин, но за таинственным очарованием темно-зеленых глаз пряталось больше секретов, чем у него самого. Но ему было все равно, пока он мог продолжать исполнять поставленную перед собою цель. Когда-то он уже видел безмерную мощь огня, поглощающую с жадностью новорожденного хищного зверя города. И вновь перед ним предстала ужасающая картина смерти. Иногда, или совсем редко, он позволял себе мечтать о спокойной жизни. Подальше от войны и потерь, утерянной любви. Скучал по беззаботной мирской обыденности. И продолжая начищать до блеска стремя и крестовину, Александр подумал, что когда-нибудь именно так все и случится. И он будет наслаждаться восходом зари без страха.

Глава 10. Лотосовый престол

Для воли, воспламененной страстью, нет ничего невозможного.

Скай сжимал в бреду белоснежные простыни, обволакивающие, как тернистая зыбь, скользящая остриями по коже. Он вжимался лицом в подушку, слыша в ушах свист пуль, почувствовал, как саднит нога от выстрела серебряного патрона. И слабо дыша, он видел знакомое и близкое лицо. От воспоминаний горло сжалось, и закружилась голова. Напротив него стоял Клаус, выставляя перед ним дуло револьвера, сиявшее в свете солнца, в окружении белой пустыни снегов, и блистали пушистые ковры ярче алмазов. Он никогда не знал морозной свежести, скованности в носу и горле от стужи, острой коли от прикосновения снега к коже, мог лишь догадываться. Скай часто расспрашивал Клауса о далеких Северных землях, именовавшихся некогда Российской Империей. Его увлекали рассказы о таинственных дворцах, по которым до сих пор блуждали призраки прошлого средь мраморных фигур богинь, поддерживающих механизмы, неведомых цивилизации нынешней. Поговаривали, что в запертых комнатах скрывались несметные богатства — величайшие знания человечества, ушедшие вместе с падением грациозной и сияющий как блик солнца державы. А глубоко под землей, проходили белоснежные поезда по выстроенному городу, существующему и с тех глубоких времен. Безмолвная столица, спрятанная под неоново-златым куполом, приковывала взор мастерством и искусным умом зодчих, построивших особняки и храмы, театральные площади и уединенные скверы, выделяющиеся роскошью и чистотой. Но все, чего могли достичь его глаза, открытые фасады зданий, внутрь которых нельзя проникнуть и узнать, смотрит ли кто-нибудь извне арочных высоких окон, гуляет ли по широким мраморным залам с золотыми колоннами и продолжает ли свой неспешный век, спускаясь по длинным лестницам. Зачаровывали каменные фигуры, стоящие аллеей на высоких монументах, что выселись к самим небесам. И сколь много мистического соблазна было во дворах темных господ, чьи неприступные крепости и замки стояли в высоких горах и непроходимых лесах. Одни шептались и писали о любви между бессмертными и смертными, о притяжении, возникающем меж светом и тьмой, другие о чудовищных градах, где дороги окрашивались людской кровью, пока камень не впитает в себя красный до той степени, что даже дождь не сможет обесцветить бесконечные улицы, осыпанные алым нектаром. Но Клауса никогда не интересовали облеченные вымыслом людей сказания. Зато он рассказывал о тех, кто целый год жил в ожидании теплого солнечного света и прекращения лютых зим, о немыслимом страхе перед полуночными детьми, что приезжали ежегодно за данью в города и селения. Говорил о том, сколь трудно расставаться с родными и дорогими людьми, и как смертельно опасно было пересекать границу Империй для тех, кто пытался спасти свои семьи. В глубине души, Скай корил себя за то, что не позволил проникнуться горечью, в которой долгие годы жил Клаус. Его никогда не беспокоили его чувства. Он не спрашивал, что сталось с семьей, которую он оставил, и каким было прошлое мальчика, которого ему преподнесли в качестве подарка. Он никогда не пытался понять юношу, сопровождавшего его на званые приемы и вечера. Должно быть, как очерствела ему эта выставленная роскошь и красота. А он знал, что все драгоценности и золото нельзя было обменять на одну минуту с любимыми. Насколько же сильна и затаенна была его ненависть, если на протяжении стольких лет играл дружелюбие и преданность, которых не было.

Быть может, именно поэтому они так и не смогли до конца довериться друг другу. Когда один теряет все, а другой продолжает жить, разве может боль от потери пройти одним лишь довольствием праздного общества, где нет болезней и нет всепроникающего чувства голода, где нет страха перед завтрашним днем? Клаус всегда хорошо понимал Ская, и ему еще ни разу не удавалось обыграть Клауса в игру в шахматы. Дело было не столько в природном таланте или стратегии, скорее, Клаус научился быстро разгадывать ход его мыслей, распознавать чувства через мимику, и после делать свой собственный шаг, приведшего его к выигрышу. Они были вместе с самого детства, но никогда не были настоящими друзьями. Дружба без доверия — ничто. Клаус с самого начала шел к своей цели — победить и отомстить. И самое главное, что он никак не мог винить Клауса в подобном решении. Не исключено, что будь он на его месте, поступил бы иначе. Клаус жил все эти десять лет одним желанием расправы, и это придавало ему сил в усердии в учебе, пристрастии к тренировкам. Если бы Скай был более внимателен, он бы наверняка смог разглядеть в нем неприятеля. Но ведь все участники Турнира враги.