Ирина Ивахненко - Заря над Скаргиаром

— Почему вы выгнали Аскера?

— У нас возникли некоторые… разногласия, — смутился Норло, но, увидев очутившийся перед самым носом кинжал, продолжал:

— Я хотел использовать его в целях пропаганды культов Матены и Нура, потому что, как вы сами понимаете, у него два покровителя, раз он родился в момент восхода солнца. Но он решил, что я его эксплуатирую. О, если бы только он не был таким сообразительным!..

— Если бы он не был таким сообразительным, то меня здесь не было бы, — сказал отшельник. — Его сообразительность стала причинять в мире слишком много хлопот.

— А кто он теперь? — с дрожью в голосе спросил настоятель.

— Одно из доверенных лиц короля Эстореи Аолана Валесиара.

Норло в отчаянии схватился за голову.

— О, какой позор для меня! — застонал он. — Это моя неосмотрительность привела к таким последствиям! Мне следовало приставить к нему охрану и не спускать с него глаз, а я прогнал его из монастыря!

— Вам известно, что он делал после этого? — спросил отшельник.

— Нет, я не знаю… Мы вытолкали его за ворота одного, без еды, без одежды, без оружия, и тогда я был совершенно уверен, что он издохнет через недельку. Весна в наших краях суровая, а ларганы голодные и очень свирепые…

— Ничего не скажешь, авринолюбивый поступок, — хмыкнул отшельник. — Я бы на его месте вернулся сюда и поговорил бы с вами как следует… Ну да ладно, это его дело. Прикажите принести мне все необходимое для письма. И чтоб мне без фокусов!

Отшельник стал сзади за креслом настоятеля и приставил кинжал к его спине. Норло позвал монахов и приказал им принести все необходимое. Когда дверь за монахами закрылась, отшельник сел за стол и принялся за письмо, положив кинжал рядом с собой.

— Что вы со мной сделаете? — с трепетом спросил Норло.

— Я — ничего, — ответил отшельник, не отрываясь от письма. — Вы сами сделаете с собой все, что только можно.

Наутро отшельник покинул Валиравину.

Вечером того же дня Абакар Норло скончался. Монастырский врач сказал, что это произошло по причине крайнего нервного истощения и глубокого потрясения, которое перенес покойный.

Был последний день перед королевской свадьбой. Дариола нервничала: ей все время казалось, что должно произойти что-то ужасное. Ее горничная Литта изо всех сил пыталась развеять страхи своей госпожи, но Дариола время от времени сама придумывала различные препятствия для своей свадьбы, одно нелепее другого. Когда очередная мысль приходила ей в голову, принцесса останавливалась посреди комнаты и говорила что-нибудь вроде:

— Литта, а если господа министры надавят на короля, и он передумает?

— Литта, а если господин Сезирель откажется нас венчать?

— Литта, а если на свадьбу явится Фаэслер Сарголо и устроит скандал?

— Ну что вы, госпожа, — неизменно отвечала Литта, — король без ума от вас, вы же сами видите! Он навещает вас по два раза в день, несмотря на то, что он так занят.

— Ты права, Литта. Что это я, в самом деле… Если король не будет заниматься государственными делами, то кто же ими займется? Вот и позавчера господин Аскер должен был напомнить королю о его обязанностях. Ты бы видела, Литта, какую кипу бумаг он принес на подпись!

Дариола весело рассмеялась.

— А не позвать ли вам господина Аскера, госпожа? — предложила наблюдательная Литта. — По-моему, лучше общества для вас не сыскать.

— И то верно, — согласилась Дариола. — Я напишу ему записку, и мы пошлем Латриэля: пусть отнесет.

Через полчаса Латриэль уже передавал письмо по адресу. Его очень задевало то, что Дариола не доверила ему передать поручение в устной форме, и он испытывал поистине адские муки, гадая, в каких выражениях Дариола просила Аскера прийти во дворец. Это было немедленно подмечено Аскером, который уже умел не только скрывать свои истинные чувства, но и изображать любые другие. У него чесался язык поддразнить Латриэля, совершенно не умевшего притворяться.

— Не передавала ли принцесса чего-нибудь на словах? — спросил он, прочитав записку.

— Нет, — ответил Латриэль, побагровев и сжав кулаки. — Она только просила проводить вас к ней, господин Аскер.

Увидев, как близко к сердцу принял Латриэль его слова, Аскер устыдился самого себя; правда, одновременно ему хотелось рассмеяться. Он решил сказать Латриэлю что-нибудь учтивое, чтобы сгладить впечатление от своей первой фразы.

— Наша принцесса необыкновенно любезна, дав мне такого провожатого, как вы, — сказал он с улыбкой.

Латриэль не знал, расценивать эти слова как простую учтивость или как издевательство. Скорее было похоже на второе: средь бела дня посреди Паорелы всадник, вооруженный саблей, не нуждался ни в каких провожатых. Но Латриэль был вынужден проглотить это оскорбление, потому что имена победителей последнего турнира в Брегане держатся в памяти по крайней мере год, а имя Аскера среди них, как мы знаем, было.

— Подождите меня одну минуту, господин Латриэль, — вывел его из невеселых раздумий голос Аскера, — я должен надеть кое-какие побрякушки. Эрл, ты идешь? — раздалось уже из соседней комнаты.

Латриэль подумал было, нет ли и здесь какого-нибудь оскорбления, но тут перед ним появились оба приятеля, уже при полном параде, как и надлежит придворным, идущим ко двору. С некоторым удивлением Латриэль отметил про себя, что Аскер называл побрякушками, а именно: огромный сапфир на золотой цепи, украшавший его грудь; золотой чеканный пояс шириной в пол-локтя, стягивавший талию, и сапфировую же брошь в золотой оправе, которой был заколот белый воротничок под самое горло. Латриэль тотчас решил, что это и есть долгожданное оскорбление.

Всю дорогу до Виреон-Зора он провел в полном молчании, потому что Аскер и Моори галантно пропустили его вперед и пристроились сразу за хвостом его берке (на сей раз это была не кобыла, а обычный жеребец). Латриэль слышал, что они о чем-то шепчутся за его спиной, и, конечно же, тотчас решил, что речь идет о нем. Увы, правила хорошего тона не позволяли ему обернуться и выяснить, так ли это на самом деле, и ему оставалось только гадать, какими именно оскорблениями осыпают его доброе имя.

А речь шла действительно о нем.

— Смотрю я на господина Латриэля — и диву даюсь, — говорил Аскер, склонившись к уху Моори. — Его, паршивца, привезли в другое государство, оставив при обожаемой госпоже, — живи да радуйся! Так нет же, ему нужно истязать себя беспочвенными подозрениями в том, что кругом него одни враги, которые только и жаждут его оскорбить. Тоже мне, большая шишка!