Елизавета Дворецкая - Лесная невеста

Из пятен тьмы постепенно выступали три женские фигуры в белых одеждах, под широкими покрывалами, на которых играли звездные искры. Первая – сгорбленная старуха, бойко двигала челноком, вторая – рослая, крепкая женщина в расцвете сил, сматывала готовую ткань, а третья – стройная и гибкая, как звонкая молодая березка, стояла с железными ножницами в руках, чтобы раскроить ткань, сотканную из нити жизни. Ножницы блестели так остро и больно, что хотелось зажмуриться, но Зимобор не знал, открыты ли у него глаза или закрыты, – ранящий блеск притягивал, и не смотреть было нельзя.

Ножницы щелкали, три вещие вилы склонились над работой, сшивая рубаху. И, наблюдая за этим, Зимобор наконец осознал, что с отцом у него нет отныне ничего общего. Отец теперь во власти вил, и к потомкам он сойдет разве что частым дождичком, как пели старухи. А все, что привязывало его к земной жизни, окончено и отрезано безвозвратно.

Вот Старуха сгорбленной тенью скользнула к окну, ступила на белое полотенце и шагнула прямо туда, в свет своего созвездия. За нею последовала Мать, и луч начал меркнуть. Неслышная песнь затухала, сам воздух делался теплее и плотнее, действительность постепенно обретала привычные очертания. Звездный мир отступал, как вода, оставляя живого человека на берегу обыденности…

Легкая стройная тень Девы проплыла к окну, но задержалась и вдруг обернулась к Зимобору. По его лицу скользнул невидимый, но ощутимый взгляд, повеяло ландышем – запах был свежий, сладкий, прохладный, тревожащий и манящий.

– О чем грустишь, ясный сокол? – шепнул прямо в уши нежный голос, и мягкое дуновение, как бесплотная, но теплая рука, ласково коснулось щеки. – Отец твой хорошо свой век прожил, рубаха его души вышла белая и гладкая, и в Ирии не придется ему стыдиться узлов и пятен. И не чужие его там ждут, а предки и родичи, деды и бабки, пир ему приготовили, да не простой, а свадебный. Невеста его – лебедь белая, краса ненаглядная. Нет там болезни и старости, нет тоски и печали, только юность цветущая и радость несказанная до конца времен. О чем грустишь?

– О себе, – честно ответил Зимобор.

Он не знал, произнес эти слова вслух или скорее подумал, но та сущность, что говорила с ним, смотрела прямо в душу. Это была сама судьба, общая для всего людского рода, но своя для каждого.

– Отец умер, своего наследника не назвал. Я – мужчина, а сестра старше и родом знатнее, ее мать – верховная жрица, а я же на святилище дружину не поведу, и жены у меня нет, чтобы дать смолянам другую княгиню и жрицу ей на смену. Не хочу над отцовской могилой с единокровными сестрой и братом воевать, а добром они не уступят.

– Хочешь, я тебя сделаю смолянским князем, – легко пообещала темнота, и парящие звездные искры задорно мигнули. Кроме этого звездного блеска, Зимобор не видел ничего, но голос был так звонок и нежен, навевал образ такой красоты и прелести, что захватывало дух и все тяжелые мысли исчезали.

– Раздора в роду не хочу и своей кровной родне вреда не пожелаю, – тихо ответил он.

Когда тебя спрашивает такой собеседник, надо очень и очень хорошо подумать, прежде чем отвечать.

– Как скажешь, так и будет, – невидимо улыбнулась звездная бездна. – С древних веков обычай ведется: о чем спор зайдет, то поединком решают. Зови на поле того, кто не хочет признать тебя. Если вызовется быть тебе соперником младший брат, выходи на бой без тревоги – победа будет твоя. А сестра от поединка откажется – значит, опять твоя победа.

– Нет, она упряма. – Зимобор покачал головой. – Так просто не отступит. Она потребует «сиротского права»[10] и выставит против меня своего человека, варяга. А это боец крепкий!

– «Сиротское право»? – Вила усмехнулась. – А ты на это ответишь перед всем народом: «Смоляне, если за вас выйдет сражаться варяг, кто же будет вами править?»

– А если она потребует, чтобы меня закопали по пояс в землю, и выйдет сражаться сама? Она это может!

– Тогда ты скажешь: «Смоляне, у вас много врагов, но ни один из них не позволит закопать себя в землю еще до битвы». Что она ответит на это? И что скажет народ?

Зимобор улыбнулся: Дева Судьбы давала очень умные советы.

– Пока я с тобой, ничего не бойся, – шепнула звездная тьма. – По нраву ты мне пришелся – я все для тебя сделаю, весь белый свет к твоим ногам положу. Полюбишь меня?

Теплое мягкое дуновение снова повеяло в лицо, нежно коснулось губ, как поцелуй невидимой тени. На миг вспыхнуло ощущение немыслимого блаженства, разлилось по жилам, наполнило до корней волос и растворилось в крови, растаяло, как кубок драгоценного вина, вдруг вылитый в широкую реку.

Зимобор открыл глаза. Проснулся… А он спал – сидя на лавке, привалившись спиной к бревенчатой стене? Спали три старухи, одна храпела, две посапывали. Баня снова стала такой, как всегда, на лавке покоилось мертвое тело князя Велебора, уже окончательно сброшенная одежда души.

Нет, это был не сон. Зимобор протер лицо, взъерошил волосы. Небо за окошком побледнело, созвездие Трех Вил погасло. Близилось утро, кричали петухи.

Он не спал. Младшая из трех вещих вил, Дева Будущего, говорила с ним. Обещала помощь. Зимобор хорошо помнил ее советы, но не мог сообразить, что же такое она сказала на прощание. Что-то такое хорошее, но… тревожное. Что-то слишком невероятное, чтобы быть правдой.

Но где-то в глубине души сохранились последние отголоски, воспоминания о мгновенном блаженстве, которое подарило ему ее прикосновение. Это было на самом деле, такого не выдумаешь.

Храпящая старуха вздрогнула, чуть не свалилась с лавки на пол, завозилась – проснулась. Зимобор неслышно встал и скользнул за дверь, благо, ее смазали, чтобы не скрипела. Никому не надо знать, что он провел возле тела последнюю земную ночь души. То, что с ним случилось, принадлежит только ему.

В последующие дни княжий двор и весь городок, стоявший на холме у впадения в Днепр речки Свинец, был полон гостей: понаехали старейшины со всех подвластных земель, и княгиня принимала их весьма радушно и с почетом. Собрать, как в былые времена, всех взрослых свободных мужчин племени было уже невозможно, и прибывали только старейшины, которым надлежало говорить от имени своих родов, – с верхнего течения Днепра, с Вопи и Вотри, с верховий Сожа, где жило немало кривичей, плативших дань смолянскому князю; с Межи, Каспли и Осьмы. От Кореничей прибыли только трое: нынешний старейшина Журавель, дальняя Зимоборова родня, и с ним двое подростков, никогда прежде не выезжавших из своего гнезда и смотревших на все вокруг изумленно расширенными глазами, – разводя руками, Журавель вздыхал, что после голодных зим и от рода-то мало кто остался…