Костёр и Саламандра. Книга третья - Максим Андреевич Далин
— Ну что ты, всё ужасное уже прошло, дуралей. Потерпи просто, нам же надо снять уголь, чтобы протез тебе сделать.
А вот когда мы вычистили череп, я окончательно поняла, с кем имеем дело. Потому что череп-то мы распилили и вычистили, как со всеми делали, но огни в глазницах, это золотистое свечение — оно так и осталось! Никуда не делось!
— Дракон, — сказал Фогель и улыбнулся. — Огонь-то в нём, а, леди?
— Хороший знак, — сказала я.
У меня появилась надежда. В этот раз я даже не стала убегать подышать, потому что уже знала: как разобрали скелет, так и соберём. Главное — это невесомое свечение, его сияющая душа. Посмотрим, как она приживётся в механическом теле, но уже хорошо, что он так светится.
Мне было не уйти.
Я понимала, что будет с Клаем, но что будет с Лаурлиаэ, я не понимала, поэтому крутилась вокруг, когда механики Фогеля собирали скелет, наклеивали лицо… Это было какое-то совершенно фантастическое зрелище: на нём была фарфоровая болванка головы с пустыми дырами глазниц, — из тёмного фарфора, цвета кожи южан, — и дракон смотрел оттуда золотистыми огнями, зрячими. И не отделаться от ощущения, что — тревожно, устало, но с любопытством. Видимо, огню драконовой души нужны были какие-то полости в теле, потому что, как только мэтр Дингл и его ассистент закончили соединять рёбра, это лёгкое тёплое свечение перелилось и в грудь ему. Лаурлиаэ вообще никакие Узлы не требовались, ему только тело было нужно, физическая оболочка, плоть, в которой мог бы удержаться этот огонь, его клятва отлично привязала — и он ещё в процессе сборки пытался делать какие-то маленькие движения, чуть поворачивал голову, еле заметно двигал плечами, будто пробовал, как пойдёт. Мешал Динглу — и я сказала:
— Эй, дракон, не вертись, а то мэтры тебе сейчас по ошибке прикрутят хвост к пятке — и кто будет виноват?
Тогда он успокоился, расслабился и не дёргался больше. Пока покрывали кости каучуком. Пока заканчивали с суставами. Глена принесла самые тёмные глаза из своей коллекции, настолько тёмно-агатовые, что зрачка не отличить от райка, вставила механизм, защёлкнула — и дракон внезапно открыл явственно золотистые очи, будто это самое внутреннее пламя их подсветило изнутри.
Парик, конечно, оказался не совсем такой, как надо. У них просто не было в запасе с такими длинными волосами, поэтому дракон пока остался без косы. Он казался остриженным — с непривычной вороной чёлкой, какие не носят драконы, а только наши.
— Я сделаю сегодня, — сказала Глена. — Я знаю, что все драконы носят косы. И я проколола в ушах дырочки для колец.
— Спасибо тебе, — сказал ей Лаурлиаэ и взглянул на меня. — Спасибо вам всем, спасибо тебе, белая тёмная леди.
— Не очень-то моргай, — сказала я. — Дай клею на ресницах засохнуть.
— У живых драконов тоже такие ресницы, — сказала Глена. — Длиннущие, даже завидно.
Кто-то позвал Далеха, и Далех пришёл с готовностью, принёс свою торбочку и одежду, которую Лаурлиаэ передали друзья. Наш тут же стал бы напяливать штаны, а дракон задумчиво себя рассматривал, сжимал и разжимал кулаки и пробовал вилять хвостом. Спокойный до бесстыдства по нашим меркам: новое тело у него было не как у фарфоровых моряков, а копия живого… насколько технология позволяла.
Его хвост теперь выглядел откровенно угрожающе: Фогель не стал покрывать его каучуком, хвост остался костяным и бронзовым, с металлическим шипом на конце. Как какое-то оружие.
— Я живой, — сказал Лаурлиаэ, закончив себя исследовать. — И уже не больно.
— А было? — удивилась я.
Он на меня посмотрел как-то… слишком выразительно для фарфорового дракона:
— Моментами — очень.
Я вспомнила, как он дёргался и как я его осадила, — и стыд меня в жар кинул, как Дар.
— Когда сдирали мясо — было мерзко, — сказал дракон. — Когда резали суставы и пилили кости — было… очень… Я думал, болеть будет долго. Но когда собрали тело — стало легче, а сейчас прошло совсем.
— Ох… я не знала, — сказала я. — С людьми не так. Ты прости, мне в голову не пришло…
— Ничего, — сказал Лаурлиаэ. — Ты всё равно меня спасла, я этого не забуду. И я терпеливый.
Он здорово говорил по-нашему — только с мягким воркующим акцентом ашурийцев. Оделся не спеша — и вид у него был такой, будто он всё время прислушивался к себе. И уже одетый, перебирая ожерелье на шее, спросил у Далеха:
— Скажи, брат, я больше никогда не взлечу?
— Почему, э? — удивился Далех. — Что мешает?
— Медь не льётся, брат, — сказал Лаурлиаэ. — Я её не чувствую. Как пустой горшок… незнакомо.
Ну вот, подумала я мрачно. Из ада мы его, конечно, вытащили… но что толку? Он же зачахнет с тоски, никакое искусственное тело душе не поможет. Но Далех был настроен гораздо веселее.
— Это не страшно, брат, — сказал он и ухмыльнулся. — Это бывает. С берега реки сразу не взлетишь, это хорошо, если уползти удалось, а тем более — если ты ушёл своими ногами. Это тебе надо снова зажечь огонь внутри, такое сделать можно. Старики рассказывали.
Я успокоилась. Старики Далеха во многом разбирались хорошо.
Далех подошёл к столу, на котором работали механики, и начал, не торопясь, выкладывать из торбы какие-то веточки, корешки… ну, я давно знала, что он таскает с собой целую кучу засушенных растений, как деревенский ведьмак.
— Горный можжевельник, — приговаривал Далех, разбирая свои хворостинки. — Память Хуэйни-Аман… и священная рябина, сердечная радость… и сосновая смола… чтобы легче горело… гори, гори…
И опять у него всё это затлело, задымилось прямо в ладонях — и вспыхнуло маленьким ярким огоньком. Лаурлиаэ над ним нагнулся — в самый дым, а Далех как-то собрал огонь в кулаки, и его руки засветились, как раскалённый металл.
— Э, — сказал он тихонько. — Подними-ка голову, брат.
Дракон послушался — и Далех своими светящимися пальцами тронул его лоб, повёл вниз, к переносице. Лаурлиаэ вздрогнул, — я почему-то поняла, что ему больно, он чувствует это прикосновение как ожог, — и вдруг от пальцев Далеха по фарфоровому лицу, по волосам, по шее прошёл медный отсвет, и драконская медь полилась, как тогда, в зале Дворца.
Дракон встряхнулся, рассыпая искры. Он менялся, менялся, как ему и полагается, но…
Он был мёртвый, вот что.
Мёртвый медный дракон. Жутковатый медный скелет раскрыл широченные крылья — как веера из лезвий — и
