Творец - Ольга Рубан
«Дался им этот парадный костюм…», — устало прошелестело в затуманенном успокоительными таблетками мозгу, — «Ей-Богу, смешно…»
Она почувствовала, что снова начинает кемарить, тряхнула головой и огляделась. Пустой, октябрьский двор. Капает с мокрых тополей. Где-то каркает ворона, да в луже пестрит что-то красно-зеленое.
Внезапно Нина подскочила на затёкшие ноги.
«Рита!», — завопила она и побежала к луже, уверившись на миг, что девочка утонула, но, выловив из лужи лишь дочкин сапожок, принялась растерянно озираться. Что её напугало? Что вывело из мучительной, вязкой дремоты? Где малышка?..
И тут вспомнилось жуткое и фатальное «Апа!», и всё внутри взвилось беззвучной, но оглушительной сиреной.
* * *
Солнце заливало крошечный Сонин «кабинет». Это даже был и не кабинет, а просто кладовка с узким окном-бойницей, из которой она когда-то собиралась сделать гардеробную, но трезво поразмыслила, что и обычного шкафа ей будет вполне достаточно. Поэтому в комнатушку она впихнула небольшой стол с ноутбуком и кресло, а тонкоствольные молодые березы за окном добавляли помещению уюта и какого-то ангельского покоя.
Соня уже несколько дней подряд тщательно проверяла городские криминальные сводки, и вот оно! Еще один подсвинок. Вернее, свинка. Интернет пестрел объявлениями о пропавшей девочке. Увели у матери из-под носа, пока та считала ворон. Соня с удовольствием разглядывала любительское фото, на котором в объектив лыбилась беззубым ртом мелкая дура в шапке с ушами. Соня не сомневалась, что фотографировал Женя, совершенно не умеющий строить даже элементарные композиции. За спиной девчонки скромно притаились чьи-то ноги в стоптанных башмаках и толстых колготах. Свиноматери? Видимо, снимок старый, еще весенний. Соня зашла на её страничку «В контакте» и обнаружила там то же фото с кратким описанием. Пропала тогда-то, была одета в то-то, что либо знающих просьба…
И тут же фото подозреваемого — Жени.
«Есть свидетели, что ребенка из двора увел отчим Шаронов Евгений Юрьевич 1985 г.р. Находился под следствием в связи с похищением другого ребенка женщины, но за отсутствием веских доказательств был выпущен под подписку о невыезде. По свидетельствам психиатров может страдать своеобразной формой фетишизма, так как похищения неизменно совершает в смокинге, белой сорочке с бабочкой и остроносых лаковых туфлях без шнурков. Жизнь девочки под угрозой! Будем рады любой информации о местонахождении мужчины и ребенка».
Последние сомнения развеялись.
Несколько минут Соня сидела без движения, снова и снова пробегая глазами по невероятным, фантастическим, волшебным строчкам. Потом, на негнущихся ногах, очень осторожно прокралась к мастерской и заглянула в щёлку неплотно прикрытой двери.
Мансардные окна едва пропускали осеннее солнце. У рабочего места горела пара винтажных керосиновых ламп, заливающих тёплой желтизной почти завершённый портрет. На портрете, как всегда, была она, Соня, с развевающимися на ветру кудрями, на фоне залитой кровавым закатом пустыни. Она не была уверена, но ей даже казалось, что она видит вдалеке неясные очертания приземистого, неказистого, но вполне узнаваемого строения. И это тоже было волшебно, ибо Адик (как и все остальные) понятия не имел о её давнем воображаемом убежище.
Она скользнула взглядом по своему мужчине, отметив, что с недавних пор он постоянно носит на бедрах широкое банное полотенце, а ведь прежде с детской беззаботностью ходил обнажённый… И в рационе его все чаще стало появляться мясо, хотя до этого он слыл заядлым вегетарианцем…
Взволнованная и окрылённая, она вернулась в спальню и распахнула двери платяного шкафа. Лицо её было бесстрастно, но сердце скакало радостным аллюром. Она сдвинула вешалки со своими нарядами и сняла тяжёлый чехол, в котором хранилось единственное, что у нее осталось от бывшего мужа.
«Придется все-таки купить ему какую-то одежду», — подумала Соня, потянула вниз молнию на чехле и вгляделась в его содержимое.
Тремя месяцами ранее.
— Милая моя, нельзя же так…, - взволнованно бормотала Ида, накрывая стол к чаю.
— Все в порядке, — пробормотала Соня, но губы, против воли задрожали, и она спрятала их за ладонями.
Старуха погладила её по взлохмаченным чёрным кудрям, с тревогой отметив, что они явно лезут и потеряли прежний задорный блеск, и присела рядом.
— Ты ведь ещё такая молодая! Ушел и скатертью дорога! Что ты, мужика себе не найдешь?
— Не могу… Никто… Ты не понимаешь. Это просто… невозможно, — слышался невнятный бубнёж, — Это Ад…
— Больше полугода изводишь себя! За это время дитя можно выносить и родить…, - Ида прикусила язык, чувствуя, что в сложившихся обстоятельствах ляпнула явно не то. Пожевала губами, с въевшимися в морщинки остатками помады, и переменила тему, — А что с творчеством? Пишешь?
Соня устало опустила руки на стол и кивнула. Выражение лица было как всегда ангельски безмятежным, но по едва заметным признакам Ида поняла, что её молодая подруга, действительно, на грани. Подрагивающие брови, словно каждую секунду борющиеся с желанием сойтись на переносице, лопнувшие капилляры в глазах, какая-то желтушность на скулах, а в уголках по-негритянски пухлых губ появились складки.
— С этим всё в порядке, — девушка горько усмехнулась, — На удивление. Хоть сейчас выставку собирай. Пять скульптур, два десятка картин и автопортрет. Только…, - она осеклась и кинула быстрый взгляд на подругу, — он ещё не закончен.
— Ну, вот! — ободряюще отозвалась Ида, — К этому и топай! Представь только, как вытянется его физиономия, когда прочтёт о тебе в газетах!
— Он не читает газет… и не интересуется живописью. Его интересует только…
— А ты приглашение ему отправишь! — поспешно прервала её старуха, — Вместе с тем костюмом, что ты ему купила.
Соня помотала головой. Смокинг, который она, полная радужных перспектив, купила мужу чуть больше года назад, по-прежнему висел в ее платяном шкафу. Он примерил его всего однажды, а, когда ушел к Свиноматери, и костюм, и дорогущие туфли были единственными, что он не стал забирать. И это при том, что кропотливо выгреб из грязного белья даже старые, протертые на пятках носки.
Старуха придвинула ближе к Соне вазочку со смородиновым вареньем и тонко нарезанный багет.
— Ты эдак себя в гроб загонишь, — увещевала она, — Ты хорошая, добрая девочка, и всё у тебя наладится. Надо только немного… отпустить ситуацию.
Девушка пригубила из кружки и поморщилась. Чай отчетливо отдавал голубичной наливкой, которую она помнила ещё со времен похорон Иля. Судя по всему, у старухи был бесконечный запас этого приторного пойла, если учесть, что семь лет прошло, как Иль отдал Богу душу.
— Нет у меня сейчас ни сил, ни времени оббивать пороги, чтобы собирать выставку, — вяло
