Нил Гейман - Сыновья Ананси
Хотел бы он, чтобы был и огонь.
Интересно, когда взойдет луна? Когда она взойдет, у него появится шанс.
Солнце село. Последнее красное пятнышко погрузилось в темное море, и наступила ночь.
– Дитя Ананси, – сказал голос из тьмы. – Очень скоро мне нужно будет поесть. Ты не узнаешь, что я рядом, пока не почувствуешь, как я дышу тебе в затылок. Я стоял над тобой, пока ты был привязан к шестам для меня, и я мог разгрызть твою шею там и тут, но я придумал лучше. Убить тебя во сне не принесло бы мне удовольствия. Я хочу прочувствовать твою смерть. Я хочу, чтобы ты знал, почему я отнимаю у тебя жизнь.
Паук швырнул камень туда, откуда, по его мнению, доносился голос, и услышал, как камень, не причинив никому вреда, упал в кусты.
– У тебя пальцы, – сказал голос, – а у меня когти, что острее ножей. У тебя две ноги, а у меня четыре лапы, что никогда не устают и могут бежать вдесятеро быстрее и дольше тебя. Твои зубы могут есть мясо, если огонь размягчит его и убьет его вкус, потому что у тебя маленькие обезьяньи зубки, пригодные для разжевывания мягких фруктов и мелких букашек; а мои зубы раздирают и рвут живую плоть до костей, и я могу проглотить ее, пока свежая кровь еще бьет фонтаном в небо.
И тут Паук издал звук. Такой звук, какой можно издать без языка, даже не открывая рта. Это было «ме», в котором звучало презрительное удивление. Может, у тебя и есть все это, Тигр, словно бы означал этот звук, но что с того? Все истории, что когда-либо были, принадлежат Ананси. Никто не рассказывает Тигриные истории.
Из тьмы раздался рев, рев ярости и бессилия.
Паук начал мурлыкать под нос «Тигриный рэгтайм». Этой старой песенкой хорошо дразнить тигров. «Держи-ка тигра, – поется в ней. – Где же этот тигр?»
Когда в следующий раз из темноты донесся голос, он звучал ближе, чем прежде.
– Твоя женщина у меня, дитя Ананси. Когда я покончу с тобой, я разорву ее плоть. Ее мясо будет повкуснее твоего.
Паук выдал «хмф!» – звук, который люди издают, когда знают, что им лгут.
– Ее зовут Рози.
И тогда Паук застонал.
В темноте засмеялись.
– А что до глаз, – сказал зверь, – твои глаза, если повезет, видят лишь очевидное в разгар дня, тогда как глаза моего народа могут видеть, как встают дыбом волоски у тебя на руках, когда я говорю с тобой, видеть ужас на твоем лице – прямо посреди ночи. Бойся меня, дитя Ананси, и, если есть у тебя последние молитвы, молись прямо сейчас.
Никаких молитв у Паука не было, но у него были камни, и он мог их швырять. Возможно, ему повезет, и камень хоть как-то навредит в этой темноте. Паук знал, что если так случится, это будет чудо, но он всю свою жизнь полагался на чудеса.
Он потянулся за следующим камнем.
Что-то легко коснулось его руки.
Привет, сказал маленький глиняный паучок в его голове.
Привет, подумал Паук. Слушай, я тут немного занят, пытаюсь устроить так, чтобы меня не съели, так что если не возражаешь, подожди немного в сторонке…
Но я привел их, подумал паучок. Как ты просил.
Как я просил?
Ты велел идти за помощью. Я их привел. Они шли за моей паутинкой. В этом мире нет пауков, так что я выскользнул туда и сплел их оттуда сюда, а потом отсюда туда. Я привел воинов. Я привел отважных.
– Ломаного пенни не дал бы за твои мысли, – сказал из темноты голос большой кошки. А затем добавил игриво: – Ну, что же ты не отвечаешь? Кошка язык откусила?
Маленький паучок молчал. Пауки склонны к тишине. Даже те, что умеют издавать звуки, обычно пребывают в молчаливом ожидании. Больше всего пауку приходится ждать.
Ночь понемногу заполнялась тихим шелестом.
Паук подумал, что гордится маленьким семиногим паучком из крови, слюны и земли и благодарен ему. Паучок перебежал с его руки на плечо.
Паук не мог их видеть, но знал, что все они здесь: великие пауки и малые пауки, ядовитые пауки и кусачие пауки, огромные мохнатые пауки и элегантно хитиновые пауки. Их глаза получали столько света, сколько могли найти, но кроме того они «видели» своими ногами, собирая из вибраций виртуальный образ окружающего мира.
Это была армия.
– Когда ты умрешь, дитя Ананси, – снова заговорил Тигр из темноты, – когда весь твой род умрет, тогда истории станут моими. И люди снова начнут рассказывать истории Тигра. Они будут собираться вместе и прославлять мое коварство и мою силу, мою жестокость и мою радость. Каждая история будет моей. Каждая песня будет моей. А мир станет таким, каким уже был однажды. Трудным. Темным.
Паук слушал, как шелестит его армия.
Он сидел на краю обрыва не просто так. Хотя отступать ему было некуда, это также означало, что Тигр не решится прыгнуть, ему придется подкрасться.
Паук засмеялся.
– Над чем ты смеешься, дитя Ананси? Совсем разум потерял?
Над этими словами Паук смеялся дольше и громче.
Из тьмы донесся вой. Тигр встретился с армией Паука.
Паучьи яды бывают разные. Часто между укусом и его последствиями проходит много времени. Натуралисты годами ломали головы: существуют пауки, от укуса которых рана сильно гноится и только через год заживает. Что же до того, почему пауки так поступают, ответ прост: пауков это забавяет, и потом они хотят, чтобы о них никогда не забывали.
Черная вдова укусила Тигра в разбитый нос, тарантул цапнул за ухо, и сразу же чувствительные места запылали и запульсировали, опухли и зачесались. Тигр не понимал, что происходит: он чувствовал лишь жжение, боль и внезапный страх.
Паук смеялся все дольше и громче, и слушал, как огромное животное несется в кусты, ревя в агонии и страхе.
Потом он сел и стал ждать. Тигр вернется, никаких сомнений. Это еще не конец.
Паук снял с плеча семиногого паучка и погладил его, пробежав пальцами туда-сюда по широкой спинке.
Чуть ниже по склону появился холодный зеленый огонек, мерцающий, как огни небольшого города, то вспыхивающие, то затухающие в ночи. Огонек направлялся к нему.
Мерцающий огонек состоял из сотен тысяч светлячков. В центре трепещущего света была темная человеческая фигура, которая неуклонно поднималась вверх по склону.
Паук поднял с земли камень и мысленно подготовил свои паучьи отряды к следующей атаке. Но вовремя остановился. В освещенной светляками фигуре определенно было что-то знакомое: на ней была зеленая фетровая шляпа.
* * *Грэм Коутс уговорил уже полбутылки рома, найденной на кухне. Он открыл ром, потому что не имел никакого желания спускаться в винный погреб, к тому же он вообразил, что от рома опьянеет быстрее, чем от вина. К сожалению, не сработало. От рома не было особого толку, не говоря уже о том, что ром не притупил чувства, в чем так нуждался Грэм Коутс. Он вышагивал по дому с бутылкой в одной руке и наполовину наполненным бокалом в другой, делая большие глотки то из бутылки, то из бокала. В одном из зеркал он заметил свое отражение: подлый, потный. «Веселей», – сказал он вслух. Не ровен час. Не все коту. Без ненастья не проживешь. У семи нянек. Худо без добра.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});