Нил Гейман - Сыновья Ананси

Ром почти закончился.

Он вернулся на кухню, открыл несколько дверец, прежде чем заметил в глубине бутылку хереса. Грэм достал ее и благодарно прижал к груди, словно крохотного старого друга, много лет ходившего в море и только что возвратившегося.

Он отвинтил крышку. Это был сладкий десертный херес, но пил он его как лимонад.

В поисках выпивки Грэм Коутс заметил кое-что еще. Например, ножи. Некоторые из них были весьма остры. А в ящике стола нашлась маленькая ножовка из нержавейки. Ножовка – это хорошо, это очень простое решение проблемы, образовавшейся в подвале.

– Habeas corpus, – сказал он. – Или habeas delicti. Что-то вроде того. Нет тела, нет и преступления. Ergo. Quod erat demonstrandum[84].

Он вытащил из кармана пиджака пистолет и положил на кухонный стол. Там же узорно разложил ножи – как спицы в колесе.

– Ну, – сказал он тем же тоном, каким уговаривал невинных бойз-бэндов подписать с ним контракт и отправиться навстречу славе, если не сказать богатству, – не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня.

Три кухонных ножа он заткнул за пояс, ножовку положил в карман и, с пистолетом в руке, спустился по лестнице в подвал. Там он включил свет, подмигнул винным бутылкам, лежавшим в своих ячейках и покрытым слоем пыли, – и остановился перед железной дверью в мясную холодильню.

– Ладно! – крикнул он. – Вам будет приятно узнать, что я не собираюсь причинить вам вред. Сейчас я вас отпущу. Небольшое недоразумение. Так что не держите зла. Слезами горю не поможешь. Встаньте у дальней стены. Ноги на ширине плеч, руками упритесь в стену. И без глупостей.

Довольно отрадно, подумал он, отпирая засовы, что так много клише придумано для людей с оружием. Грэм Коутс чувствовал себя членом большого братства: рядом стояли Богарт, и Кэгни[85], и все участники перестрелок в сериале «Копы».

Он включил свет и потянул дверь на себя. Мать Рози стояла у дальней стены спиной к нему. Когда он вошел, она приподняла юбку и покачала ошеломительно костлявой коричневой задницей.

У него отвисла челюсть. И как раз в этот момент Рози изо всех сил ударила ржавой цепью по его запястью, и пистолет вылетел, оказавшись на другом конце помещения.

С энтузиазмом и точностью, которые обычно свойственны женщинам помоложе, мать Рози ударила Грэма Коутса в пах, а когда он схватился за промежность и согнулся пополам, издавая звуки такой высоты, какие могут слышать только собаки и летучие мыши, Рози и ее мать вывалились из холодильни.

Они захлопнули дверь, Рози задвинула один из засовов, и они обнялись.

Они были еще в погребе, когда выключился свет.

– Это пробки, – сказала Рози, чтобы успокоить мать. Сама она не была в том уверена, но другого объяснения у нее не было.

– Надо было запереть и вторую дверь, – сказала мать. И вдруг ойкнула, будто обо что-то споткнулась, и выругалась.

– Хорошая новость заключается в том, – сказала Рози, – что он тоже нас в темноте не видит. Держи меня за руку. Думаю, лестница прямо по курсу.

Когда выключился свет, Грэм Коутс полз на четвереньках по бетонному полу холодильни. По ноге стекало что-то теплое. На один крайне неприятный миг он подумал, что обмочился, однако почти сразу понял, что лезвие одного из ножей, которые он заткнул за пояс, глубоко порезало ему бедро.

Он остановился и лег на пол. Это было очень разумно – так здорово напиться: алкоголь действовал почти как обезболивающее. Грэм Коутс решил поспать.

Но в холодильне он был не один. Здесь был кто-то еще. И этот кто-то передвигался на четырех лапах.

– Вставай, – зарычал кто-то.

– Я не могу. Я ранен. И я хочу спать.

– Ты маленькое жалкое существо, и ты разрушаешь все, к чему прикасаешься. Вставай.

– Я бы с радостью, – сказал Грэм Коутс благоразумным голосом пьяного. – Но не могу. Я немножко полежу на полу. В любом случае. Она заперла дверь на засов. Я слышал.

Он слышал царапанье со стороны двери, словно кто-то медленно отодвигал засов.

– Дверь не заперта. И теперь, если останешься здесь, ты умрешь. – Нетерпеливый шорох, рассекающий воздух взмах хвоста; сдавленный рык. – Мне нужна твоя рука и преданность. Вмести меня в себя.

– Я не понима…

– Дай мне руку, или ты истечешь кровью.

В черноте мясной холодильни Грэм Коутс вытянул руку, и кто-то ободряюще ее пожал.

– А теперь ты позволишь мне войти в тебя?

На секунду Грэм Коутс совершенно протрезвел. Он зашел слишком далеко. Что бы он теперь ни сделал, хуже не будет.

– Безуславно, – прошептал Грэм Коутс, и не успел он это сказать, как начал меняться. Теперь он мог видеть во тьме так же хорошо, как днем. Он подумал, только на секунду, что видит кого-то рядом с собой, и этот кто-то больше человека, и у него острые-преострые зубы. Но затем это прошло, и Грэм Коутс почувствовал себя прекрасно. Кровь из раны уже не шла.

Он отлично видел в темноте. Он вытащил из-за пояса ножи, бросил их на пол. Стянул с себя туфли. На полу лежал пистолет, но он и его оставил. Орудия нужны обезьянам, воронам и слабакам. А он не обезьяна.

Он охотник.

Охотник встал на четвереньки и, мягко ступая всеми четырьмя лапами, вышел из погреба.

Он мог видеть женщин. Они нашли лестницу наверх и поднимались по ней наугад, держась за руки.

Одна старая и жилистая. Вторая – молодая и сочная. Рот того, кто был отчасти Грэмом Коутсом, наполнился слюной.

Толстяк Чарли сошел с моста, сдвинув отцовскую зеленую шляпу на затылок, и ступил в сумрак. Он шел по каменистому пляжу, поскальзываясь на камнях, шлепая по лужам. А потом он шагнул на что-то шевелящееся. Теряя равновесие, он отпрыгнул в сторону.

А то, на что он наступил, начало подниматься вверх и расти. Чем бы это ни было, оно было огромным. Сперва он подумал, что эта штука размером со слона, но она все росла и росла.

Свет, подумал Толстяк Чарли. Он запел, и все жуки, светляки этого места, мерцая своим холодным зеленым светом, собрались вокруг него, и в этом свете он мог разглядеть, что сверху, с надменной рептильей морды на него смотрят глаза, огромные, как обеденные тарелки.

Он не стал отводить взгляд.

– Добрый вечер! – сказал он радостно.

Голос у существа был скользким, как масло масляное.

– При-вет, – сказало существо. – Динь-дон. Ты замечательно похож на ужин.

– Меня зовут Чарльз Нанси, – сказал Чарльз Нанси. – А ты кто?

– Я – Дракон, – сказал дракон. – И я не спеша проглочу тебя за один присест, человечек в шляпе.

Чарли моргнул. Как бы поступил отец, подумал он. Как бы поступил Паук? Он понятия не имел. Ну что же. В конце концов, Паук был, типа, частью меня. Я могу сделать все, что мог сделать он.