Темные числа - Маттиас Зенкель
Его тут же бурно поприветствовали два весьма подозрительных персонажа.
– Рабочий день окончен, стахановец, пора и отдохнуть, – донеслось из мехового кокона.
Толстячок, с ног до головы закутанный в меха так, что виднелись только глаза, подмигивал из-под очков. Судя по говору, он был родом из какой-то центральноазиатской республики. Рядом стоял полный здоровяк в шинели, которая стала ему мала лет семьдесят назад, если он на самом деле сражался в ней с белогвардейцами. Пылающий фестивальным костром киоск его ни капли не интересовал, здоровяк застегнул под подбородком борта буденовки и выкрикнул:
– Братишка, третьим будешь?
У Дюпона, надышавшегося дымом, из горла вырвался только хрип, но собеседников такой ответ вполне устроил. Дюпона, когда его подхватили с двух сторон под руки и поволокли к темному подъезду, мучила одна мысль, парализуя ноги: наверное, нельзя в критической ситуации опираться на непонятно откуда взявшуюся парочку ряженых. Однако он был слишком слаб и не мог идти сам, к тому же компания из трех человек способна оказаться неплохой маскировкой для безопасного отступления. Обстоятельства складываются так, что самым разумным будет забрать тревожный чемоданчик из ячейки на вокзале и немедленно покинуть страну.
– С кем поведешься, от того и наберешься, – пыхтел толстячок. Когда они дотащили Дюпона до подъезда, здоровяк тоже едва переводил дыхание:
– Если есть деньжата, не пожалей для брата!
Дюпон выдал какое-то хрюканье и порцию черных от сажи соплей, но эти двое и не ждали слов. Они напряженно прислушивались к звяканью и шелесту, пока Дюпон рылся в кармане пальто. Заплатит он только за себя или покроет счет целиком? Он никак не мог вспомнить, какие цены на черном рынке. Здоровяк исчез в подъезде, а толстячок прислонил Дюпона к стене. Правое ухо мерзло, левое он не чувствовал, но это было меньшим из зол:
• пальто перепачкано кровью и сажей, а записная книжка с лазурной обложкой торчит из левого кармана;
• инвентарь Толстого и все фотокопии – в руках воров;
• удостоверение Афони, которое Дюпон прятал за козырьком меховой шапки, не только украдено, но и даст возможность за счет переклеенной фотографии де-факто объявить его в розыск;
• в голове страшный грохот;
• безжалостно ревет визгливая сирена;
• пламя от горящего киоска уже освещает подъезд.
Толстячок плотнее прижал Дюпона к стене, превратно истолковав его беспокойство.
– Тише, расслабься. Раз тебе так невтерпеж, первый глоток твой, даю слово.
На углу улицы уже не только трещал огонь: снег на деревьях таял, с веток капала вода, на тротуар с грохотом рухнула сосулька. Здоровяк вышел из подъезда, неся под мышкой картонку из-под обуви, и покачал головой:
– При всем желании не могу назвать наш климат пригодным для жизни.
– После оттепели всегда бывает грязь, а из грязи выползают новые вредители, – заметил толстячок, а здоровяк с укором бросил:
– Ни слова о политике, мы же договорились!
Дюпон, кашляя, пытался предупредить, что вместе с пожарными приедет и милиция, но эти двое не поняли:
– Ты прав, братишка, пойдем, мы тоже не любим пить стоя.
•
Кем был четвертый, который все время шел рядом? Как Дюпон ни пересчитывал, шагал только он, толстячок и здоровяк. Но на тротуар то и дело падала четвертая тень. Стоило им остановиться – тень исчезала.
– А я вас спршиваю: как можно прйти Садовое кльцо, когда пследняя бутылка не дпита?
Здоровяк после каждого глотка все чаще пропускал гласные, или у Дюпона что-то не так со слухом? Они уже допили вторую бутылку, и логика высказывания показалась ему безупречной. Профессиональная осторожность его не спасла: бормотуха из бутылки без этикетки даже в крохотных дозах мгновенно воздействовала на измотанные нервы, и организм требовал новой порции успокоительного. Толстячок извлек из глубин пальто нагретые яблоки. Здоровяк немедленно затянул из классики: «Эх, яблочко, сбоку зелено, Колчаку за Урал ходить не велено…»
Дюпон прокашлялся от копоти, но не мог выговорить ни слова по-русски. Он только ронял подбородок на грудь и молчал, мысленно видя себя с высоты птичьего полета: молчание в пустоту известно всякому, кто всецело познал состояние сложного и тяжелого опьянения. Лишь когда толстячок, сидя на корточках, начал готовить к распитию третью бутылку, Дюпон заметил, что тот разбавляет самогон каплями из пузырька.
– Незамерзайка, – пробормотал здоровяк.
Эта мера показалась Дюпону совершенно оправданной: в конце концов, снова пошел снег. Спустя три глотка ему вспомнились слова атташе по вопросам экономики, что граждане СССР привиты противоядиями. Пытаясь выплюнуть жидкость, он подавился, запутался в собственных ногах и налетел на дорожный знак. Последнее, что услышал Дюпон, было: «Всю псню испртил».
•
Как сквозь сон Дюпон увидел себя под пальмой. Согнув ноги и зажав ладони между коленями, он лежал на мраморном полу в укромном уголке между цветочной кадкой и трубой отопления, которая шла вдоль стены большого зала ожидания. Только сумасшедший или святой мог устроить его в таком первоклассном местечке, заботливо подсунуть под голову записную книжку с лазурной обложкой и положить кошелек обратно во внутренний карман. Вдобавок Дюпон увидел, что на его промокшие ботинки ниспадают волосы армянской принцессы, а измазанные кровью виски облизывает сенбернар. У последнего, правда, на шее был не бочонок с бренди, а электронные часы. Когда двадцать девятая минута на табло сменилась вдруг тридцать третьей, по всему вокзалу стали раздаваться свистки. Звуки разносились над выложенными плиткой полами, лестницами и подоконниками, и им вторила какофония детских криков, ругани, сонного сморкания и мокрого кашля. Дюпон угрюмо выглянул из-за кадки: уборщицы в выцветших халатах сыпали опилки и широкими вениками мели их по коридорам, которые вокзальная милиция расчищала трелями. Тем, кто не повиновался сразу, милиционеры отработанными движениями помогали подняться или проснуться. По громкоговорителям сообщали о вчерашних поездах. Не обращая внимания на шум, Дюпон опустился на пол и закрыл глаза. Агрессивные продукты метаболизма раздражали зрительные нервы, а те незамедлительно сигнализировали о неприятных ощущениях желудку.
– Осторожно, мы попались, – услышал он женский голос.
Дюпон неохотно сел и увидел молодую бродяжку с разноцветными волосами. Она предостерегающе двинула его по подошвам ботинок и умчалась.
– Ну что, папаша, в конгрессе аптекарей участвовал?
– Смахивает на клиента обезьянника. Забирай, Трофимыч.
Перспектива оказаться в вытрезвителе, что неизбежно повлекло бы за собой выяснение личности, придала Дюпону сил.
– Не надо, я жду поезд, – заверил он, уставившись в начищенные ботинки.
Он поднялся, держась за кадку, и застонал: в голове словно трещал скворец и никак не хотел униматься.
– И куда ты собрался в
