Нил Гейман - Сыновья Ананси

Приземлившиеся фламинго окружали его. Те, что были в воздухе, пикировали на него. Он вытянул над головой куртку и воздушно-десантные фламинго начали ее атаковать. Как будто кто-то стреляет в тебя из пушки цыплятами. Он зашатался и присел. Так одурачь их, придурок.

Паук вскочил и начал пробираться сквозь океан крыльев и клювов к окну, которое превратилось в открытую пасть с зазубренными осколками.

– Глупые птицы, – весело сказал он. И запрыгнул на подоконник.

Фламинго не славятся острым умом и способностью решать задачи. Если вороне дать моток проволоки и бутылку с чем-то съестным внутри, она, вероятно, использует проволоку, чтобы добраться до еды. Фламинго же попытается сожрать проволоку, если она похожа на креветку, а даже если не похожа – просто на тот случай, если это новый вид креветки. Так что если человек, стоявший на карнизе, и выглядел слегка дымчатым и иллюзорным, фламинго этого не заметили. Они посмотрели на него безумными розовыми глазами кроликов-убийц и ринулись к подоконнику.

Человек бросился с окна в водяную пыль водопада, и тысячи фламинго бросились за ним. Многие из них, учитывая разбег, который нужен фламинго, чтобы оторваться от земли, камнем упали вниз.

Вскоре в спальне остались только раненые или мертвые фламинго: те, кто разбивал собой окна, те, кто врезался в стены, те, кого раздавили другие фламинго. Те из них, что были еще живы, видели, как дверь спальни открылась – очевидно, сама по себе – и закрылась, но поскольку они были фламинго, не стали об этом задумываться.

Паук стоял в коридоре квартиры Толстяка Чарли и пытался отдышаться. Он сосредоточился на том, чтобы позволить спальне перестать существовать, хоть этого ему совсем не хотелось, ведь он невероятно гордился звуком в своей системе и к тому же хранил там свои вещи.

Впрочем, вещи – дело наживное.

Если ты Паук, тебе следует лишь попросить.

Мать Рози была не из тех, кто злорадствует вслух, поэтому когда Рози разрыдалась на диване от Чиппендейла, ее мать воздержалась от ликующих возгласов, пения или исполнения маленького победного танца и цыганочки с выходом. Впрочем, внимательный наблюдатель мог заметить в ее глазах искру триумфа.

Она дала Рози большой стакан витаминизированной воды со льдом и выслушала слезливую литанию о разбитом сердце. К концу рассказа искра триумфа в ее глазах сменилась подобием растерянности, а голова начала кружиться.

– Так значит, Толстяк Чарли – вовсе не Толстяк Чарли, – сказала мать Рози.

– Да. То есть нет. Толстяк Чарли это Толстяк Чарли, но всю последнюю неделю я встречалась с его братом.

– Они близнецы?

– Нет. Я даже не думаю, что они похожи. Не знаю, я так запуталась!

– И с которым из них ты рассталась?

Рози высморкалась.

– С Пауком. Это брат Толстяка Чарли.

– Но с ним ты не была помолвлена.

– Нет. Только думала, что была. Я же думала, он – Толстяк Чарли.

– Значит, с Толстяком Чарли ты тоже порвала?

– Вроде того. Только я ему еще не сказала.

– А он, он знал об этом, об этой истории с братом? Может, это сговор злодеев-извращенцев против моей бедной девочки?

– Не думаю. Но какая разница, я не могу за него выйти!

– Да, – согласилась ее мать. – Определенно не можешь. Вообще.

В душе она уже плясала победную джигу и закатила пышный, но со вкусом, праздничный фейерверк.

– Мы найдем тебе хорошего парня. Не переживай. Этот Толстяк Чарли. От таких добра не жди. Я это сразу поняла, как только его увидела. Он съел мое восковое яблоко. Я знала, от него одни неприятности. Где он сейчас?

– Я точно не знаю. Паук сказал, его, кажется, увезла полиция, – сказала Рози.

– Ха! – сказала ее мать. И петард стало значительно больше, как на Новый год. И еще она мысленно принесла в жертву дюжину упитанных черных бычков. Вслух же она сказала: – По мне, так, вероятно, он уже в тюрьме. Там ему самое место. Я всегда говорила, что он плохо кончит.

Рози расплакалась еще горше, чем прежде, если это, конечно, возможно. Она достала стопочку бумажных платочков и невероятно громко высморкалась. Отважно сглотнула. Потом поплакала еще. Мать поглаживала тыльную сторону руки Рози так ободряюще, как только могла.

– Конечно, ты не можешь выйти за него, – сказала она. – Ты не можешь выйти за уголовника. Но если он в тюрьме, помолвку разорвать проще простого. – Призрак улыбки появился в уголках ее губ, когда она сказала: – Я могла бы сама ему позвонить. Или проведать его в день посещений и сказать, что он мерзкий жулик, и ты не хочешь даже слышать о нем. Также мы могли бы получить судебный запрет[57], – с воодушевлением предложила она.

– Я, я не из-за этого не могу выйти за Толстяка Чарли, – сказала Рози.

– Не из-за этого? – переспросила ее мать, приподняв идеально нарисованную бровь.

– Нет, – сказала Рози. – Я не могу выйти за Толстяка Чарли, потому что я его не люблю.

– Конечно не любишь. Я всегда это знала. Это было детское увлечение, но теперь-то ты видишь…

– Я влюблена, – продолжала Рози, будто ее мать ничего и не говорила, – в Паука. Его брата.

По лицу матери словно пронесся рой ос, прибывших на пикник.

– Все в порядке, – заверила Рози. – За него я тоже не собираюсь. Я сказала, что больше не хочу его видеть.

Мать Рози поджала губы.

– Не стану притворяться, что хоть что-нибудь понимаю, – сказала она, – но и плохими эти новости не назовешь.

Шестеренки в ее голове сместились, их зубцы сцепились меж собой новым, неожиданным образом: храповики захрапели, трещотки затрещали.

– Знаешь, – сказала она, – что сейчас для тебя самое лучшее? Как насчет небольшого отдыха? Я с удовольствием его оплачу. В конце концов, деньги, что я откладывала на свадьбу…

Кажется, это были неправильные слова. Рози снова зарыдала в свои платочки.

Ее мать продолжала:

– В любом случае, за мой счет. Я знаю, отпуск ты еще не отгуляла. Да и работы, как ты говорила, сейчас почти нет. В такое время девушке необходимо отвлечься от всего и просто расслабиться.

Рози подумала, что все эти годы недооценивала мать. Она шмыгнула носом, сглотнула и сказала:

– Это было бы здорово.

– Значит, договорились, – сказала ее мать. – А я поеду с тобой, чтобы позаботиться о моей крошке.

А мысленно, под грандиозный финал фейерверк-шоу, добавила: и о том, чтобы моя крошка встречалась только с правильными мужчинами.

– И куда мы поедем? – спросила Рози.

– Мы поедем, – сказала ее мать, – в круиз.

В наручники Толстяка Чарли не заковали. Это было хорошо. Все остальное было плохо, но зато он был не в наручниках. Жизнь превратилась в неразборчивое пятно, в котором можно было различить несколько слишком четких деталей: вот дежурный сержант чешет нос и со вздохом произносит: «Шестая камера свободна». Вот его ведут через зеленую дверь, а дальше – запах камер, вызывающая спазмы вонь, какой он прежде не слышал, сразу ставшая ужасно привычной: парализующий дыхание запах вчерашней блевотины, дезинфектанта, курева, несвежих одеял, несмытых туалетов и отчаяния. Это был запах дна, именно на дне Толстяк Чарли в конечном счете и оказался.