Стивен Эриксон - Память льда. Том 2
– Тогда я обязан тебя предупредить, что внешность – обманчива, – сказал Скворец. – Особенно в случае Круппа.
– О, я его видел издали, когда дочь моя его таскала за собой туда-сюда, по крайней мере, вначале. А поздней я заметил, что роли поменялись. Замечательно. Хетан, видишь ли, во всём – дочь моей жены.
– А где твоя жена?
– Уже настолько далеко в дальних пределах Белолицей гряды, чтобы я мог дышать спокойно. Почти. Может, ближе к Кораллу…
Скворец улыбнулся и в который раз подивился тем дарам дружбы, которые обрёл в последнее время.
Мимо тянулись некогда ухоженные берега реки Маурик. В камышах виднелись рыбацкие причалы и швартовые столбы; в иле и песке на берегу догнивали старые лодки. Вокруг рыбацких хижин недалеко от воды поднялась высокая трава. Пустота и заброшенность этого места сразу же омрачили настроение Скворца.
– Даже для меня, – проворчал позади Хумбролл Тор, – это невесёлое зрелище.
Скворец вздохнул.
– Мы приближаемся к городу, да?
Малазанец кивнул.
– Ещё день, скорее всего.
В ответ на эти слова сзади отчаянно застонала Хетан.
– Думаешь, Бруд знает?
– Полагаю, да, по крайней мере, отчасти. У нас среди конюхов и вожатых есть Моттские ополченцы…
– Это кто ещё такие, командир?
– Это что-то вроде отряда наёмников, вождь. Преимущественно лесорубы да крестьяне. Они случайно сформировались – и это мы, малазанцы, тому виной. Мы как раз взяли город Ораз и двигались на запад, к Мотту, который в срок сдался, если не считать окраин Моттского леса. Дуджек не хотел, чтоб партизаны нападали на наши линии снабжения, ведь мы уходили всё дальше и дальше от моря, вглубь материка. Так что он послал «Мостожогов» в Моттский лес с приказом выловить их – они нам нос расквасили не раз и не два. Также обошлись и с Золотыми морантами. В конце концов Дуджек нас отозвал, но к тому времени Моттских ополченцев уже нанял Бруд. Включил в свою армию. В любом случае, – малазанец пожал плечами, – они ребята хитрые, возвращаются снова и снова, точно глисты – пришлось научиться с ними жить.
– Поэтому ты знаешь, что твой враг о тебе знает, – кивнул Хумбролл.
– Более или менее.
– Вы, малазанцы, – сказал баргаст, качая головой, – играете в сложную игру.
– Иногда, – согласился Скворец. – А в иные дни мы просты донельзя.
– Однажды ваши легионы пойдут на Белолицую гряду.
– Сомневаюсь.
– Почему? – резко спросил Хумбролл Тор. – Неужели мы не достойные враги, командир?
– Слишком достойные, вождь. Нет, правда в другом. Мы заключили с вами договор, а Малазанская империя относится к таким вещам очень серьёзно. К вам придут с уважением и предложениями установить торговлю, границы и тому подобное – если вы того пожелаете. Если нет, послы уйдут, и больше вы не увидите малазанцев до тех пор, пока сами того не пожелаете.
– Странные вы завоеватели, чужеземцы.
– Да, в этом – такие.
– А почему вы в Генабакисе, командир?
– Малазанская империя? Мы здесь, чтобы объединить, и через объединение разбогатеть. Но мы не против, если не только мы разбогатеем.
Хумбролл Тор стукнул по своей кольчуге из монет.
– И лишь серебро вас интересует?
– Ну, вождь, есть разные виды богатства.
– Разве? – Могучий баргаст подозрительно прищурился.
Скворец улыбнулся.
– Встреча с кланами Белого Лица – одна из таких наград. Разнообразие – большое богатство, Хумбролл Тор, ибо оно – родина мудрости.
– Твои слова?
– Нет, Императорского историка, Дукера.
– А он говорит от имени Малазанской империи?
– В лучшие времена.
– А эти времена – лучшие?
Скворец встретил взгляд тёмных глаз баргаста.
– Возможно.
– Да заткнитесь вы оба! – прорычала позади Хетан. – Я умираю.
Хумбролл Тор развернулся, посмотрел на свою дочь, скорчившуюся у бочонка с зерном.
– Мысль, – пророкотал он.
– Какая?
– Может быть, у тебя и не морская болезнь, дочь.
– Да ну! Что же тогда… – Глаза Хетан широко распахнулись. – Нижние духи!
В следующий миг Скворцу пришлось неуклюже навалиться на планширь и свесить ноги, чтобы поток хорошенько отмыл его сапоги.
Шторм обрушился на Маурик некоторое время спустя после того, как город был оставлен, он повалил декоративные деревья и насыпал увитые водорослями дюны под стенами домов. Улицы укрыл чистый, белый песчаный ковёр, так что не было видно ни обломков, ни тел.
Корлат в одиночестве ехала по главной улице портового города. Слева темнели приземистые, широкие склады, справа – жилые дома, таверны и лавки торговцев. Сверху между складами и плоскими крышами лавок были натянуты верёвки, на которых висела морская трава, словно кто-то украсил город перед морским праздником.
Если не считать лёгкого шевеления под дыханием тёплого ветра, никакого движения не было видно ни на улице, ни в примыкающих переулках. Двери и окна зияли чёрными, печальными провалами. Со складов забрали всё, огромные раздвижные двери оставили открытыми.
Тисте анди подъехала к западной оконечности города, запах моря остался позади, уступил сладковатой вони цветущей пресной воды в реке за складами слева.
Каладан Бруд, Каллор и другие решили объехать Маурик со стороны материка, чтобы выбраться на заиленные низины. Некоторое время в небе над головой парила Карга, но и та вскоре свернула и исчезла. Корлат никогда не видела праматерь великих воронов такой расстроенной. Если потеря связи и вправду означала, что Аномандр Рейк погиб, а Семя Луны уничтожено, Карга потеряла и своего господина, и гнездовье своего рода. И то, и другое – крайне неприятная перспектива. Вполне хватает, чтобы сложить крылья в отчаянии, но ворониха продолжала лететь на юг.
Корлат решила, что поедет одна – более длинным маршрутом, чем остальные, – через город. В конце концов, в спешке не было необходимости, а ожидание тянулось медленнее на стоянках, чем в дороге: лучше выбрать более долгий путь и следовать по нему размеренным шагом. О многом следовало подумать. Если Владыка жив и здравствует, Корлат следует предстать перед ним и торжественно разорвать клятву службы – уничтожить отношения, которые связывали их четырнадцать сотен лет, хотя, скорее, временно приостановить их. На все те годы, что остались в жизни одного смертного человека. А если трагическая судьба постигла Аномандра Рейка, Корлат окажется командиром дюжины тисте анди, которые также остались с армией Бруда. От этой ответственности она бы побыстрей избавилась, ибо не испытывала никакого желания править своими родичами. Корлат освободит их, пусть сами решают свою судьбу.
Аномандр Рейк объединил тисте анди лишь силой своего характера – какой сама Корлат не отличалась, и прекрасно знала об этом. Разнообразные предприятия, в которые он ввязывался сам и вовлекал свой народ, казались ей рядом вариаций на одну-единственную тему – но тема эта и природа её ускользали от Корлат. Были войны, борьба, враги, союзники, победы и поражения. Череда тянулась сквозь века и казалась случайной не только ей самой, но остальным её сородичам.
Внезапная мысль поразила Корлат, провернулась, будто тупой нож в груди. А вдруг Аномандр Рейк тоже не знает? Может, эта бесконечная череда предприятий – лишь отражение его собственного поиска. Я всегда подозревала простую цель – дать нам смысл к существованию, примерить на себя благородные побуждения других… других, тех, для кого борьба имела какой-то смысл. Разве не это – сквозной мотив, описывающий всё, что мы делали? Почему теперь я сомневаюсь? Почему теперь я думаю, что если мотив и существует, он совершенно в другом?
Что он куда менее благороден…
Корлат попыталась отбросить эти мысли, прежде чем они приведут её к отчаянию. Ибо отчаяние – смертный враг и погибель тисте анди. Часто я видела, как родич падал на поле битвы, и знала в глубине души, что мои братья и сёстры умирают не от неспособности защититься. Они умирали, потому что решили умереть. Пали жертвой собственного отчаяния.
Самой смертоносной опасности для нас.
Может, Аномандр Рейк ведёт нас прочь от отчаяния – и это его главная, единственная цель? Может, его мотив – мотив бунтарства? Если так, то, дорогая Матерь Тьма, он был прав, удерживая нас от понимания, был прав, не позволяя осознать свою единственную, жалкую цель. А я… я не должна была думать об этом, не должна была приходить с трудом к этому выводу.
Узнав тайну своего Владыки, я не обрела никакой награды. Проклятье Света, он веками уходил от моих вопросов, отваживал все попытки узнать его получше, пробиться сквозь завесу таинственности. А я обижалась, огрызалась на него не раз и не два, он же стоял под градом моего гнева и разочарования. Молча.
Не хотел открывать мне… а я думала – это гордыня, высокомерие худшего толка – как меня это бесило… ах, Владыка, сколько ты стерпел из милосердия.
