Анатолий Махавкин - Звери у двери
– Может быть, – я осторожничаю, не до конца понимаю, к чему клонит девушка.
– А если взять и залезть туда, внутрь? – в голосе Галины чувствуется воодушевление. – Может быть, там всё станет по-другому? Лучше, чем здесь.
Странно, только сегодня я сам размышлял над тем же самым. То ли у всех нас головы работают в унисон, то ли окружающая действительность настолько депрессивна, что вынуждает приходить к одинаковым выводам. Сама идея неплоха, но почему же я помню, как прошлый переход не принёс ничего хорошего? Или мёртвый Лисичанск, заваленный снегом и пропитанный ненавистью – это и есть то, чего мы все заслуживаем?
Оледеневший город, и люди, ненавидящие нас.
А если подумать, то и внутри то же самое: лёд и смерть.
– Кто-то плачет, – Оля замирает, прислушиваясь, – там…
– Ну и что? – Галя пожимает плечами, явно не намереваясь отвлекаться на посторонние жалобы. – Пошлите уже, быстро прикончим всех этих засранцев да займёмся чем-нибудь повеселее.
Теперь и я слышу тонкие всхлипывания, доносящиеся из глубин извилистого переулка, поросшего кольями разнокалиберных сосулек. В глубоком снегу продавлены крошечные отверстия, но даже не глядя на них, можно определить: плачет ребёнок. Скорее всего – девочка.
– Пойдём? – в голосе Оли звучит странная мольба.
– Я никуда не пойду! – Галя надувается. – Опять станешь заниматься всякими глупостями. Тоже мне – Бледная Леди!
Я внимательно всматриваюсь в осунувшееся лицо Ольги, наполненное непонятным напряжением. Все попытки понять, какую цель преследует самая странная из моих девочек, разбиваются вдребезги, вызывая лишь непонятное тянущее чувство внутри. От этого почему-то становится не по себе, поэтому я молча киваю. Знаю: то, что мы увидим, не доставит никакой радости ни мне, ни моей спутнице, но отказать тоже не могу.
Мы медленно пробираемся между грязных стен, и я вдруг слышу тихую медленную песню, знакомую мне. Оля, шагая чуть впереди, напевает колыбельную, и её голос дрожит так, словно вот-вот сорвётся в рыдание. Плач, как ни странно, становится всё тише, точно ребёнок, услыхав песенку, начал успокаиваться.
Ещё несколько шагов и, повернув за поворот, мы видим источник жалобных звуков. Девчушка, лет шести-семи, в одной длинной рубахе, едва ли защищающей крошечное тело от ветра и мороза. В тонких ручках зажат непонятный предмет, напоминающий кусок деревяшки, а коленки прижаты к груди в тщетной попытке спастись от холода.
Я останавливаюсь, пытаясь преодолеть неприятный дискомфорт внутри, а Оля, продолжая напевать колыбельную, идёт вперёд и склоняется над девчушкой, прикрывая её полой шубы. Всё это бессмысленно. Нам некуда деть брошенных детей: даже отданные под страхом смерти в какую-нибудь семью, он через пару дней оказываются на улице. Когда выбор стоит между своей кровиночкой и чужим подкидышем, он вполне очевиден. Люди, живущие в Лисичанске, не более жестоки, чем где-либо. Просто они… люди.
Ольга что-то говорит. Очень тихо, но эта фраза определённо адресуется мне. Я приближаюсь, и тогда девушка, продолжая укрывать брошенного ребёнка, поднимает голову, и сквозь пелену ослепительно белых волос я вижу прекрасное лицо, залитое слезами.
– Её зовут Шкода, – повторяет Оля и на мгновение зажмуривается, точно пытается удержать рыдание.
– Кого, девочку? – непонимающе переспрашиваю я.
– Нет, – точно стон вырывается из груди Ольги, – её куклу. Она – это всё, что у неё осталось. Её самая близкая подруга.
Девчушка не плачет, а лишь издаёт слабое поскуливание, будто сбитый колесом кареты щенок. Оля продолжает укутывать её в свою одежду, словно это способно спасти несчастную, и рассказывает… Нет, не мне, а просто глядя в пространство, заваленное безжалостно красивым снегом. Её слова – это обвинение всему миру в том, что он именно таков, каков есть.
– Сегодня ночью её отец сошёл с ума. Сивуха из Приканалья, ты и сам знаешь, как от неё дуреют бедняки. Задушил мать и убил палкой обоих братьев. Старший успел вытолкнуть её на улицу, и она спряталась за углом соседнего дома. Видела, как отец поджёг себя и сгорел вместе с их хибарой. Пыталась найти какую-то тётку, но заблудилась. Сидела здесь, плакала и разговаривала со Шкодой.
– Так отведи её к тётке, – дело не стоило выеденного яйца.
– У неё обморожены руки и ноги, – почти стонет Оля, – а здесь таких не лечат. Ненавижу этот проклятый мир! Ненавижу… Давай уйдём отсюда, здесь всё пропитано смертью, и мы сами обратились в смерть…
– Чего ты хочешь? – устало спрашиваю я, не в силах понять, как поступить дальше.
– Уходи, – девушка качает головой и белые волосы рассыпаются по плечам, – а я сделаю то, что у нас получается лучше всего. Просто уходи.
И я ушёл.
Галя принялась ворчать, дескать, меня слишком долго не было, и я приказал её заткнуться. Внутри возникло и начало разрастаться ощущение неправильности происходящего. Точно все мы, намереваясь выступать на театральной сцене, заблудились и оказались за кулисами. Здесь вроде бы всё то, что и должно быть, но только стоит мёртвым грузом, демонстрируя бесполезную изнанку.
Мы больше не разговариваем, и через пару кварталов обнаруживается нужная нам улица. Некоторое время мы пытаемся разобраться в нумерации домов, проклиная власти столицы. Район совершенно заброшен и покинут. Даже минувшие после Напасти десятилетия не вернули жителей в сгоревшие и разрушенные постройки. В общем, подходящее местечко для сбора заговорщиков.
Искомое здание расположено в низине, заваленной снегом так, что мы вынуждены брести по пояс в белой пушистой субстанции. Внезапно Галя останавливается и сосредоточенно тянет носом, после чего поворачивается ко мне.
– Ощущаешь? – интересуется девушка. – Точно так же, как во дворце.
И точно. Непонятный вонь, поначалу едва ощутимая, становится всё сильнее по мере того, как мы приближаемся к двухэтажному покосившемуся сараю, где, судя по вывеске, некогда располагался трактир «Три леща». И ещё странность: непонятные глубокие борозды, которые так и не сумел полностью засыпать весь выпавший снег. Все они ведут к нашей цели, словно в здание совсем недавно завозили нечто очень тяжёлое. Дети Свободы к чему-то готовятся?
Странная гнетущая тишина опустилась вокруг, и даже все наши суперчувствительные органы не в состоянии различить малейший шорох.
– Это – ловушка, – уверенно говорит Галя и широко ухмыляется, – такая же, как и прошлые разы.
Похоже. Вот так и прежде, стоило нам приблизиться к логову бунтовщиков, и оттуда немедленно летели камни, стрелы и взрывчатка. Похоже, Симону нужно тщательно проверить своих подчинённых. Среди них определённо имеется предатель.
– Побудь здесь, – говорю я Гале и начинаю двигаться вперёд, – поймаешь кого-нибудь, если я упущу. Постарайся сразу не убивать, я ещё хочу задать пару вопросов.
– Я же пропущу самое веселье, – недовольно бормочет девушка, но послушно остаётся на месте.
Вывеска, прежде щеголявшая рисунком чего-то, отдалённо напоминающего рыбу, теперь лениво покачивается на гнилой верёвке, издавая тоскливые звуки трущихся друг о друга деревяшек. Под это монотонное повизгивание, которому аккомпанирует хруст снега под ногами, я медленно приближаюсь ко входу в трактир и берусь за ручку обындевевшей двери, на которой проступают свежие маслянистые пятна.
Звук приходит вовсе не изнутри, как я ожидал, а снаружи: откуда-то из приземистых почерневших домишек, окруживших некогда злачное место. Какое-то глухое шипение, сменяющееся протяжным гулом. На мгновение я замираю, продолжая удерживать потрескавшуюся ручку двери, и размышляю об источнике загадочного звука. В ту же секунду Галя издаёт некий неразборчивый возглас, и я вижу удивительное зрелище: снег озаряется жёлтым сиянием, идущим, как мне кажется, изнутри, и тут же проседает парой десятков чёрных полос.
Трактир, куда я так и не вошёл, превращается в огненную бездну, точно светило спустилось на землю, намереваясь вступить с зимой в рукопашную схватку. Меня натурально отшвыривает прочь, и я кубарем качусь по тающему снегу, задыхаясь от огненного жара и невыносимой вони, заполнившей весь мир. Рядом барахтается в чёрно-серой жиже, ещё недавно бывшей снегом, Галя, и яростно кричит, пытаясь пересилить вопли обезумевшего пламени.
Спустя некоторое время языки огня оседают, и на месте, где раньше стояло двухэтажное здание, остаётся только глубокий котлован, наполненный тлеющими углями и чёрной сажей. Снег вокруг исчез, истаяв от невероятного жара, и многочисленные ручьи торопятся к зловонной дыре, изображая весенний паводок.
Галя молча поднимается на ноги и приводит себя в порядок, восстанавливая уничтоженную одежду. Теперь становится окончательно ясно: к королю эта западня не имеет ни малейшего отношения. А когда жаркий ветер бросает к моим ногам стопку обугленных листов, исчезают последние сомнения. Я уже видел эти бумажки, причём совсем недавно.
