Анатолий Махавкин - Звери у двери
– Да, тот ещё идиотизм, – Наташа даже не улыбнулась, хоть воспоминание и было достаточно смешным. – Сама не знаю, но последнее время все эти слащавые развлечения не вызывают ничего, кроме раздражения.
– А если учитывать тот момент, что ты ими никогда особо не интересовалась, – я присмотрелся, напрягая зрение: кажется, на самом краю горизонта мелькнула светлая полоска неба, свободного от туч. Неужели буря подходит к концу? – однако и твоих прежних воскресных «литургий» я тоже не наблюдаю. Стало быть, обитатели крысиных нор могут вздохнуть с облегчением?
– Они установили ей памятник, – прохрипел Павел и, достав из кармана плоскую флягу, сделал маленький глоток, – Королева, вымаливающая грехи собственноручно убитого щипача. Трогательно, до слёз.
– Заткнись, – беззлобно прикрикнула девушка на него. – Да, действительно, год назад я видела эту статую.
– Битый час стояла, глядя на себя, а потом ушла и больше в норы ни ногой.
– Пашунтий, я ведь могу и рассердиться, если ты не закроешь рот.
Парень только криво ухмыльнулся.
Парень? Чёрт возьми, почему я его до сих пор так называю? Не один десяток лет этот странный человек остаётся всё в том же непонятном возрасте «не мальчика, но мужа» как это назвала Ольга. За этот срок многие из нашего окружения успели пройти путь от молодых красавцев и красавиц до уродливых седых стариков с отвисшей кожей и кучей болезней, а этот почти не изменился.
Даже Илья никак не смог объяснить загадочный факт и лишь развёл руками. А после угрюмо усмехнулся и назвал «силой любви». Возможно, очередной камень в мой огород с его стороны. Последние пару лет его вроде бы попустило, но поначалу он даже кидался на меня с ножом и стрелял из собственноручно сделанного ружья. Бесполезная затея и вдвойне бессмысленная, если учесть, что я сам очень жалел о смерти Вилены. Может, и не так, как мой товарищ, но всё же…
Полоса на горизонте стремительно расширялась, точно чьи-то невидимые руки сдвигали полог туч, намереваясь спрятать его до лучших времён. Ветер тоже начал стихать, и тут же уменьшилась высота волн, а их атаки утратили прежнюю ярость. Вот мутно-коричневый холм приподнялся на цыпочках, заглянул на палубу и опал, не в силах перевалить через борт. Шторм, вымотавший и корабль, и его команду, наконец-то завершался.
Изменения в погоде заметил не только я: капитан пробормотал несколько благодарственных слов богам моря, официально запрещённых церковью Святого Орла и принялся выпутываться из страхующих верёвок. Со стороны рулевого колеса донеслись радостные вопли, да и сам корабль, казалось, отряхивается от пропитавшей его влаги, точно мокрый пёс после дождя.
– И в этот раз мы выстояли, – пробормотала Наташа, и я различил в её голосе странные нотки, точно она вовсе не радовалась победе над бурей.
– Сожалеешь? – я подошёл ближе, вглядываясь в тёмные провалы глаз. – Предпочла бы отправиться на дно?
Ответа я не дождался. Девушка схватила за рукав сырого бушлата испуганного капитана и, ткнув пальцем в далёкую полоску материка, сказала:
– Степан Феодосиевич, похоже, вы выиграли главный приз, – когда тот, недоумевая, достал зрительную трубку, Ната пояснила: – Пролив.
– Давай ещё, – почти потребовала Наташа и откинулась на спинку кресла. Тем не менее капюшон продолжал скрывать её лицо в тени, позволяя видеть лишь подбородок и губы. Кажется, они кривились, словно пытались сдержать усмешку.
Молоденькая служанка испуганной мышкой прокралась вдоль стены и умело набросала в камин свежих дров. Пламя, урча, набросилось на добычу, а девчушка остановилась рядом с нами, ожидая приказов. Я лишь лениво отмахнулся и взял кифару наизготовку. Вы песен хотите? Их есть у меня!
Алая капля скользит по рукеТо ли сок, то ли кровь, не понять,Твой фантом, не прощаясь, исчез вдалекеМне, похоже, его не догнать.И тоскливую боль не унять…
– На смерть Вилены? – поинтересовалась Ната, и её губы вновь задрожали. Странно, обычно она старается не касаться этой темы, непонятным образом выживающей среди мутного тумана исчезающих воспоминаний.
– Нет, – сухо отрезал я, подёргивая струну до её жалобного повизгивания, – с чего это ты вдруг решила покопаться в могилах десятилетней давности? Илью встретила?
– Не встречала. Не поэтому, – она покачала головой. – Просто думаю: каково это – потерять человека, который был тебе настолько дорог? Смогла бы я пережить подобную потерю?
Ну что тут скажешь? Остаётся сдерживать саркастические замечания, так и рвущиеся наружу. Ты-то как переживёшь? Думаю тебе, моя разлюбезная Наталья, удастся благополучно пережить гибель всего нашего мира. И его исчезновение ты заметишь года через три-четыре, не раньше. Стоит только взглянуть на портреты девушки, чтобы осознать сию нехитрую истину. Как ни пытались живописцы, но ни одному из них так и не удалось вдохнуть жизнь в маску холодного безразличия, написанного на лице Наташи. Впрочем, нет, было и другое выражение, но художники старались не общаться с девушкой, когда она превращалась в неистовую фурию, сеющую смерть вокруг себя.
Вспомнив о портретах Наты, я невольно посмотрел на стену, где висело полотно, изображающее финал Вронского побоища. Лучи солнца концентрированным потоком озаряли центральную часть, выделяя сияющим ореолом фигуры Наташи и Роберта. Девушка в белоснежных доспехах, с мечом в руке, стояла чуть впереди монарха, блистающего регалиями, словно защищала сюзерена, а фактически превращалась в главную фигуру экспозиции.
Точно выброшенные из райского сада перволюди, погружённые в сумрак забвения, военачальники Кории коленопреклонённо предлагали победителям своё оружие, абсолютно теряясь на фоне сияющей Натальи.
– Но ведь было совсем не так, – неожиданно мягко сказала Наташа, уловив направление моего взгляда, – совсем не так.
Да. Совсем не так.
Посвистывая и сбивая прутиком верхушки цветов, я неторопливо поднимался на холм, где располагалась военная ставка Медведко. О приближении к месту дислокации царственной особы говорило резкое увеличение количества гвардейцев, обряженных в более или менее приличную одежду, напоминающую единую форму. Солдаты, тысячами лёгшие у подножия холма, не могли похвастаться подобными одеяниями, да и с оружием у них было много хуже.
Перед бруствером, окружающим ставку со всех сторон, я заметил восемь уродливых чёрных орудий, смердящих зловонным дымом – подарок Илюхи доброму монарху. Предложение соорудить повозки без лошадей вызвало вежливое недоумение и отказ, а вот от нового оружия Симон отказываться не стал. Впрочем, роль секретного оружия сегодня оказалась вовсе не так велика, как рассчитывали полководцы, потому как имелось и другое. Гораздо мощнее.
Серый король не стал принимать участия в батальных развлечениях, а укатил с королевой в пригород Лазурного, предоставив всю стратегическую и тактическую славу исключительно монарху. Насколько я знал Симона, глупостями на побережье он заниматься не станет, а посвятит большую часть времени полировке грядущего мирного соглашения, по которому Влась оттяпает у Кории немаленький участок плодородных земель. Ну, может и трахнет пару раз Лилию.
Несколько надутых важностью генералов степенно поглядывали через земляную насыпь и обменивались специфическими фразами, понятными лишь тому, кто не одну собаку сожрал в военном деле. Меня они старались демонстративно не замечать, но косые взгляды, тем не менее, я ловил. Да и то, стоило ли обращать внимание на эпизодическую персону, когда прямо перед их глазами блистала сегодняшняя прима.
Долина у подножия холма, ещё пару дней назад напоминавшая изумрудное корытце с редкими столбиками деревьев, кардинально изменилась, превратившись в грязную лохань, наполненную рваным разноцветным тряпьём с превалирующим алым цветом.
Тряпьём были издохшие во имя Медведко и Орляна людишки, а красным – их кровь, пролитая за милосердных монархов. Если вдуматься: какой глупостью было вообще сводить две огромные армии, если имелась возможность договориться без боя. Но Симон сказал: победа в масштабном сражении прибавит Власи международного авторитета и вынудит остальных соседей считаться с ней.
Если с самого подножия холма движения почти не наблюдалось: так, шевелился кто-то недобитый да ковыляла лошадь с переломанной ногой, то дальше веселье продолжалось во всю мочь. Солдаты Роберта с громкими криками теснили противника, совершенно озверев от запаха крови и смерти. Даже тех, кто сдавался и пытался вымолить пощаду, немилосердно втаптывали в землю, израненную тысячами подошв.
Я покинул немногословных генералов и приблизился к венценосной особе, внимательно изучающей поле боя через окуляр зрительной трубки. Стена здесь казалась самой толстой, а количество охраны – наибольшим. Стража безмолвно расступилась, позволив мне лицезреть монарха, сидящего на переносном стульчике и сжимающего обеими руками длинную медную трубу, закреплённую на треноге. Рядом с Робертом лежал опрокинутый бокал с остатками вина и стояло ведро, плотно закрытое крышкой: у короля был слабый желудок, и в критические моменты его зачастую выворачивало наизнанку.
