Ксения Медведевич - Кладезь бездны
– Скольких?
– Четверых, вроде.
– Четверых, – покивал халиф.
– Ну и шестнадцать пленных. Они поставили условием, что обмен состоится завтра, точно в полдень. У подножия холма. Я согласился.
Все еще раз покивали.
Аль-Мамун поднял правую руку:
– Клянусь Всевышним, твой подвиг найдет свою награду, о Марваз. Доживешь до конца войны, считай, доходное поместье в аль-Ахвазе – твое.
И эмир верующих кивнул катибу:
– Выпиши этому храброму воину дарственную.
Писарь тут же заскрипел каламом.
Каид благодарно поклонился.
Тут Тарик вышел из оцепенения, хлопнул ладонями по коленям и, оглядев собрание, сказал:
– Ну что, я так понял, план на завтра всем ясен? Да, Абдаллах?
Халиф лишь пожал плечами: ну да, ясен. Все остальные тоже согласно наклонили головы.
Тогда аль-Мамун улыбнулся и поднял руки:
– Отлично. Итак, завтра на рассвете мы идем на штурм. Всем – готовиться. По местам, почтеннейшие.
Все закивали и принялись расходиться.
* * *Полдень следующего дня
Саар горел так сильно, что неба не было видно за дымом. А может, просто тучи такие висели. Но и горело знатно, ничего не скажешь – нафта, она уж если горит, так горит, пуская жирные черные клубы дыма.
В бою Сумаме не сильно повезло: секанули мечом под колено, хорошо, что кость не рассажена и коленная чашечка цела. Но выволакивали его на плечах братья по вере, Рафик с Хамзатом.
Сейчас Сумама лежал на подстилке под хлопающей на ветру парусиной навеса. Походный лазарет разбили рядом с проклятым замком – чтоб раненых далеко не таскать. Перебирая четки и морщась от дергающей боли в ране, кайсит удовлетворенно поглядывал на горящую крепость. Так им, порождениям иблиса…
Обрадованные исходом переговоров карматы не сильно смотрели вниз, а ночь – дождливая, ветреная – выдалась очень и очень темной. Ханьцы и сумеречники исхитрились к утру собрать под холмом две метательные машины-аррада – ну, чтобы горшки с сырой нефтью пулять в город.
Рассказывали, что аль-самийа ночью видят не хуже кошки. Как с ночным зрением у ханьцев, Сумама не знал, но рассвет выдался знатный. Красивый выдался рассвет: кайсит аж залюбовался, как полетел по огненной дуге первый горшок с нафтой. Огонь в замке занялся сразу, а за пожаром начался переполох. Первыми в крепость пошли джунгары и сумеречники из Движущейся гвардии – не зря они считались лучшими разведчиками. Говорили, что им только скажи, кто и что где находится, а они все и всех вытащат: хоть человека, хоть кувшин с джинном, хоть горшок с золотом. Ну или документ секретный, к примеру. Сумеречники-то и открыли ворота изнутри.
В прошлый раз, впрочем, аураннцы господина Меамори тоже ворота открыли, да только силенок не хватило пробиться в Саар поглубже. А тут всех такая злость взяла, что прям поломились все – и вот результат: крепость горит, как масло в лампе.
Кстати, джунгары с сумеречниками и пленных из-под башни вытащили. Сумама уже лежал раненый, когда до лазарета довели последних двоих. Никто не погиб, слава Всевышнему. Ну, к беднягам сразу бросились, на циновки уложили, а разведчики рядом присели – водички попить. Попили, значит, водички и куда-то дальше уплелись. Возможно, еще кого спасать пошли.
Одно плохо – раненых было много. Их несли и несли. А еще говорили, что много народу легло. Ну, гази навроде самого Сумамы ломились напропалую. Абна от них тоже не отставала. А что им было еще делать, Тарик проскакал перед строем и проорал: «Покажите себя! Ваши предки сражались на улицах столицы, отбивая нападение мятежника Абу-с-Сурайа, и заслужили славу лучших пеших бойцов халифата! Не опозорьте их мужество, не уроните их достоинство, сражайтесь как мужчины!» Ну они и сражались. Насмерть. Говорили, что чуть ли не половина Абны в Сааре легла. Правда то или нет, Сумама не знал, но думал, что правда. Из окон и с крыш летели камни и стрелы, в узких проходах не развернешься, да еще и дым от пожара стелился и глаза ел…
– Водички?..
От звука женского голоса Сумама снова подскочил – и застонал от боли в ноге.
Вот ведь что здесь творилось, в этом лазарете. Женщины лекарям помогали.
Кайсит осторожно – ада Сумама боялся очень и очень сильно! – покосился в сторону источника голоса. Женщина, точно. В цветном хиджабе невольницы, но не все ли равно? Сумама слышал, что мнение аль-Джахиза насчет использования рабыни, отданной взаймы, разделяется не всеми богословами.
– Так водички? – И девчонка бесстыдно оскалила белые зубы.
Хорошо, что хоть волосы прикрыла платком. Тьфу. Но водички хотелось.
Пришлось взять чашку из ручек с ярко накрашенными ноготками. Как Сумама ни старался, все равно коснулся женской кожи. Тьфу! Шейх в вилаяте учил их перед походом: если хочешь в рай, до твоего тела даже после смерти не должна дотрагиваться женщина! А теперь что ему делать?! А?!
Невольница бесстыдно улыбалась. Сумама в ужасе пил, стараясь смотреть внутрь чашки.
А отказаться было никак нельзя. И не только потому, что воды хотелось! Сосед вот его, что справа лежал, попытался было отказаться. Так и сказал: «Не дозволено до моего тела касаться нечистым рукам женщины, не для того я на священную войну шел». Как пошла она орать на этого благочестивого человека! Да какими словами! Да тут их еще и понабежало! Страшными словами поносили они бедного ашшарита! А под конец подошла сумеречница. С открытой, понятное дело, мордой и с распущенными волосами до самой жопы. И сказала бедняге, что ежели он такой святой, то она щас с него все повязки поснимает, потому как бинты – они стираны теми самыми женскими ручками, что он, мол, незаслуженно поносит. И, по предопределению Всевышнего, сосед Сумамы замолчал, и Сумама решил, что и он не будет повышать голоса и прекословить воле Единого Величайшего. Кто он такой, в самом деле, чтобы противиться предопределению Господа миров, правда?..
Слава Всевышнему, присутствие обольстительницы долго не продлилось: ее сменил Абид ибн Абдаллах, подвизавшийся в лазарете добровольным – и разрешенным верой! – помощником лекаря.
– Воистину я гонец с новостями из наилучших новостей! – воскликнул юный бедуин, воздевая палец.
С Абидом они подружились еще со времени боев под Гадарой. Юноша состоял при Госпоже и никогда не трепал языком попусту. Харим узнает новости первым, и никакая война этого положения дел не изменит.
– Да благословит тебя Всевышний, о дитя ашшаритов! – воскликнул Сумама и приготовился слушать.
– Похоже, Всевышний внял молитвам правоверных, и мы уходим из этих проклятых мест! – выпалил Абид.
– Все в воле Всевышнего! – ахнул кайсит и даже подскочил от избытка чувств.
Под коленом снова вступило болью, и Сумама со стоном откинулся на циновку.
– Эмир верующих изучил наши дела и положение и сказал: «Воистину, продолжающего ввергать верующих в такие испытания надлежит лишить достойного погребения! Да избавят потомки мой прах от справедливого надругательства! Мы уходим из аль-Ахсы!» Вот! – восторженно протрещал бедуин.
– Народу-то сколько полегло… – пробормотал Сумама.
Взглянул вверх и тут же сморщился: усталым глазам даже неяркое зимнее солнце казалось ослепительным.
– Да, – враз сник юноша. – От Абны не более двух сотен осталось…
– А что Тарик? – осторожно поинтересовался кайсит, прикрывая глаза ладонью.
– Сейид в ярости вскочил на коня и умчался из лагеря прочь, – вздохнул Абид.
Сумама хотел было сказать, что Тарик, ежели он такой умный, пусть головой прошибет Маджарские горы. Ну или махнет им рукавом расступиться, он же у нас по колдовской части великий мастер. Вот пусть и сыграет скалам на дудочке, вдруг они в стороны разойдутся, – словом, Сумама хотел все это разом высказать, но его отвлек сильный шум с правой стороны навеса.
– Кого-то еще раненого несут, – приподнимаясь, сообщил Абид.
Сумама лежал с самого правого краю и понял, что сейчас около него образуется сосед.
Рассмотрев новенького, кайсит вздохнул: живут же люди. И ведь не только сирвал у них есть, у них даже халат есть, очень красивый, белый. Ну, был белый, но ведь его же ж можно как-то отстирать? Хотя вряд ли стирка этому халату поможет, решил про себя Сумама и даже успокоился от завистливых мыслей. Раненый постанывал и кривился, пока его сгружали на циновку: в правом плече торчало обломанное древко стрелы. Порвался, порвался богатый халат, такую дырку никак не заделаешь.
А хорошая стрела была, даже кольчугу просадила. Ибо под халатом у новенького обнаружилась прекрасная, мелкого – хорасанского, небось! – плетения кольчуга, и зависть вновь одолела Сумаму. Подошел лекарь, следом сумеречница. Раненый как-то жалобно, по-собачьи глядел на них, и кайсит понял, что, оказывается, это не вокруг шептались, это раненый все бормотал, бормотал: «А вы меня спасете? А вы точно меня будете лечить? А я не умру?» И все дальше и дальше в этом же духе.
